Иван Акимович проверил документы «пленника» и сказал:
— Надо извиниться перед товарищем. Это вовсе не шпион, а рабочий Селиванов.
— А почему прятался? Мы его раньше здесь не видели! — раздалось в толпе.
— А кто установил, сколько можно находиться в таких местах, — не то шутя, не то возмущенно говорил Селиванов.
Сигналы воздушной тревоги заставили всех разбежаться по своим местам.
На этот раз орудия были изготовлены к бою быстро и организованно. Я был доволен результатами, Но Вербовский не разделял моего мнения.
— В нормативы не укладываемся, — недовольно заявил он.
Нормативы никто не проверял, и об этом еще можно было спорить. Но от соседних подводных лодок мы не отстали, а наоборот, раньше других могли бы открыть зенитный огонь, если бы в этом была надобность. Однако разведывательные самолеты врага пролетели где-то стороной и над городом не появились.
— Вы у нас украли сорок минут, — шутил дядя Ефим после отбоя.
— Только тридцать, — поправил я.
— А ловля того… шпиона, — он хитро прищурил глаза. — Это вы моего друга поймали, Ваню Селиванова.
Боевые тревоги на лодке продолжались обычно около получаса и приносили определенную пользу. На боевых постах и командных пунктах в это время шли тренировки и учения. Но все строительные работы приходилось прекращать.
На коротком партийном собрании, состоявшемся в обеденный перерыв, присутствовали и коммунисты-рабочие. Единогласно было принято решение обеспечить окончание строительных работ к субботе.
Это означало завершение работ на три недели раньше, чем предусматривалось планом мирного времени.
Вечером по радио передали первую сводку Верховного Главнокомандования.
Вокруг установленного на лодке громкоговорителя собрались все рабочие и подводники. Никогда не забыть, с каким волнением слушали мы скупые слова первой сводки, которая доставила нам больше огорчений, чем многие последующие, содержавшие еще более грустные известия. В этот день каждый из нас ждал вестей о победоносном наступлении наших войск на всем фронте, а сводка кончалась сообщением о том, что фашисты захватили часть нашей земли и оккупировали город Ломжу.
— Как же так, — растерянно произнес Пересыпкин, стоявший ближе всех к рупору, — значит, они сильнее?..
— Ну, уж и сильнее, — возразил старшина Свистунов, — так нельзя рассуждать. В войне всяко бывает. Приходится иногда и отступать…
— Вы видели своими глазами, товарищи, какой неожиданностью для нас с вами было вероломное нападение фашистских самолетов, — вышел вперед Иван Акимович. — Неожиданность буквально ошеломила мирных людей. Она породила шпиономанию. Вы видели, как у нас ловили «шпиона», который оказался нашим честным товарищем. Весь день город занимался столь же «полезной» работой. А это мешает, вызывает суматоху, напрасную трату энергии. Вместо того чтобы все силы направить на организацию обороны, многие занимаются тем, что ловят друг друга…
Иван Акимович говорил спокойно, взвешивая каждое слово. Подводники и рабочие, окружившие его плотным кольцом, словно замерли, вслушиваясь в каждое его слово, в интонацию голоса.
— Товарищи, — продолжал Иван Акимович, — фашисты, конечно, рассчитывали воспользоваться паникой и растерянностью, которую вызвало их неожиданное и вероломное нападение. Ведь наши люди не ожидали этого. Трудились и жили в мире. А гитлеровцы отмобилизовались, вооружились до зубов, приобрели опыт ведения современной войны. Ведь Гитлер уже успел разгромить и подчинить себе почти всю Европу, промышленность которой теперь работает на Германию. И нет ничего удивительного, товарищи, что на первых порах нашим войскам приходится временно отступать и терпеть неудачи. Конечная победа за нами!
Я посмотрел на старшину Свистунова. Лоб его был нахмурен, глаза зло блестели. Парторг, как и другие подводники, не мог смириться с мыслью, что нашим войскам придется когда-нибудь, пусть хотя и временно, отступать.
— Война будет тяжелая и длительная. И если кто-нибудь думает, что она может кончиться за один месяц, это ошибка, — предупреждал Станкеев.
Люди молча переглянулись.
По окончании беседы свободная от работ часть личного состава экипажа должна была идти отдыхать, и дежурный по кораблю громко, по-уставному скомандовал:
«По койкам!».
Однако не легко было заставить людей идти спать. Слишком возбуждены были у всех нервы.
— Почему не спите, нарушаете распорядок? — шепотом, но резко сказал я во время обхода одному из матросов в жилом отсеке.
— Я никому не мешаю, товарищ старший лейтенант, — оправдывался он, — а спать… никак не получается.
— А чего вздыхаете? — уже мягче спросил я.
— Как можно спать спокойно, товарищ старший лейтенант, когда фашисты уже на нашей земле?
— Что же, всю войну не будете спать?
— Потом, видать, привыкнем. Сразу так… трудно. Я думал, что… Совсем иначе думал, а они, оказывается, могут на нас наступать. Вот гады-то… Город… название не запомнил.
— Ломжа.
— Да, Ломжа. Заняли?
— Ну, заняли. А мы потом Берлин займем. Вы хотите воевать без жертв, что ли?
— Может, ваша правда…
— Спите спокойно. Фашистов разгромим и Гитлера к стенке поставим. Но, конечно, не сразу.
— Потом-то разгромам, но пока… зло берет, товарищ старший лейтенант! Почему они на нас напали, ну почему?
— Жить надоело.
— Товарищ старший лейтенант, — полушепотом докладывал мне дежурный по кораблю. — На лодку просит разрешения пройти учитель… тот… Рождественский. Пропустить?
— Зачем ему? — удивился я.
— Говорит: решил уехать домой, хочет проститься с друзьями… — С какими друзьями?
— С дядей Ефимом, они соседи, и еще… с другими рабочими…
— А Ефим Ефимович не хочет выйти к нему?
— Там, говорит, темно. Затемнение же, кругом ни зги не видать. Потом, он говорит, хочет и с нами со всеми проститься…
— Куда он едет?
— Говорит, домой. В Белоруссию, наверное… Алексей Рождественский после освобождения Западной Белоруссии Советской Армией приехал в Севастополь и поступил на работу по специальности — преподавателем средней школы. Будучи честным тружеником, Рождественский быстро завоевал авторитет и у детей, и у благодарных родителей.
— Пусть пройдет! — разрешил я.
— Есть! — коротко ответил дежурный и выбежал из отсека.
Обойдя помещения носовой части корабля, я направился в центральный пост и у трапа входного люка лицом к лицу столкнулся с запыхавшимся Рождественским.
Высоко подняв голову, он пистолетом направил на меня свою седую козью бородку и хотел что-то сказать, но я опередил его:
