Авангард обошел лес, росший у берега, но мы нашли в нем только кое-где следы людей; мы были уже в стране пустынной. Император, принц Невшательский, король Неаполитанский и принц Экмюльский прокатились по сосновому бору и были удивлены или быть может испуганы тем, что они не видели нигде ни жителей, ни русских солдат. Поляки, посланные на высокие, поросшие лесом холмы, чтобы обозреть местность, донесли, что издали виден ариергард неприятеля, двигавшийся по направлению к Вильно.
В два часа мы вошли в Ковно. Кавалерия, под командою генерала Пайоля, вступила туда еще по утру, и при приближении ее неприятельская кавалерия выступила из города. Как известно, русские, сделав вид, будто они намерены защищать переправу через Неман, отступили поспешно за Двину, где генерал Пфуль устроил Дрисский укрепленный лагерь. Уже в Ковно армейские полки убедились в том, что им придется все уступать гвардии, чем они были весьма недовольны. Мы нашли в городе много всяких съестных припасов, но вскоре было получено приказание поставить у городских ворот караул и не впускать ни солдат, ни офицеров, ни даже генералов, т. к. все должно быть предоставлено в распоряжение императорской гвардии, которая одна вступит в город; остальные корпуса, не исключая авангарда, должны были стать по другую сторону города. Таким образом мы стали бивуаком по дороге в Вильно в двух верстах от города в сосновом лесу, на берегу Вилии, между тем как император остановился в Ковно, а гвардия грабила магазины и частные дома. Жители разбежались и разнесли ужас и уныние по окрестности. Этот пример конечно не мог побудить население прочих городов встречать нас с удовольствием и доставлять нам все необходимое. Однако энтузиазм поляков и их желание вернуть самостоятельность были столь велики, что многие из них все же встречали нас как желанных гостей.
Русские сожгли большой виленский мост, чтобы замедлить наше движение, которое и без того было крайне затруднено дождями и плохим состоянием дорог. Транспортные повозки запаздывали; они прибывали не редко тогда, когда войско уже успевало выступить с известного пункта, вследствие чего солдаты на первых же порах продовольствовались очень дурно. По недостатку хлеба и овощей, они ели слишком много мяса, которого было в изобилии. Все те, которые участвовали в походе 1806 г., выводили изо всего этого весьма неутешительные заключения. Состоявший под моим начальством полковник Pouchelon, командовавший 33-м линейным полком, участвовал в битве при Эйлау и был женат на богатой польке; он имел знакомых среди местных поляков и был человек умный и способный, хотя довольно угрюмый; он предсказывал мне в самом начале, что дела примут дурной оборот. Месяц спустя, в Витебске, он сказал мне: «Я посылаю обратно все свои вещи. Армия погибла». Хотя Наполеона во многих случаях обманывали, но ему стало известно вскоре по вступлении в Россию, что армия отчаивается в успешном исходе войны.
Мы вступили в Вильно 28-го числа. Польские помещики, державшие сторону России, выехали из города; польская партия приняла нас восторженно; но Наполеон не был доволен теми средствами, коими он располагал для дальнейших действий, поэтому он не мог обнадеживать поляков относительно их будущей независимости.
— Воспользуйтесь случаем, — сказал он польским депутатам; — постарайтесь вернуть свою независимость, пока я веду войну с Россией. Если вы усилитесь, то я включу вас в условия мирного договора, но я не могу проливать за вас кровь французов; и если император Александр предложит мне заключить мир на возможных условиях, то я буду вынужден оставить вас.
Этот ответ, редкий по откровенности со стороны завоевателя, был переделан и смягчен министрами и приближенными императора, но поляки напрасно полагались на слова этих подчиненных лиц. Им следовало руководствоваться словами самого Наполеона; они также напрасно обвиняли его впоследствии по поводу его мнимых обещаний. Я слышал от одного из депутатов, что Наполеон даже сказал им:
— Я вижу, что у вас нет достаточно средств; советую вам не компрометировать себя по отношению к русскому императору; я с минуты на минуту могу заключить с ним мир.
В Вильковишках Наполеон обнародовал прокламацию против русских и их монарха. В Вильно же мы познакомились с содержанием прокламации императора Александра, которая была написана не менее энергично; за нею было право и справедливость. Что же касается воззвания, с коим литовский комитет обратился к полякам, то в нем, равно как и в высокопарном донесении Варшавского сейма, возвещалось восстановление Польского королевства. Но все, кто знал близко Наполеона и его манеру выражаться, понимали, что в этих прокламациях гораздо менее было видно намерение императора восстановить королевство Польское, нежели чрезвычайное желание поляков, чтобы это совершилось, хотя все их надежды основывались только на двусмысленных обещаниях французских министров. Решив что-либо, Наполеон имел обыкновение выражать свое намерение вполне ясно. Обманчивые надежды, честолюбие и поверхностное знание человека, с которым им приходилось иметь дело, разногласие между словами министров и тайными планами монарха, в которых поляки не могли дать себе отчета — вот что ввело в заблуждение этих восторженных людей, которым было простительно горячо желать восстановления независимости их отечества.
Неприятельская армия совершила отступление бесподобно; это движение делает большую честь ее генералам и дисциплине солдат. 27-го июля вечером нас отделял от нее глубокий овраг. Линия русских войск тянулась вправо и влево. По утру на рассвете русское войско исчезло как бы по мановению волшебного жезла. Каждый из нас искал его и удивлялся тому, что его не видно; но наше удивление возросло, когда, несмотря на быстроту нашего форсированного марша, нам не удалось уже не говоря отыскать русскую армию, но даже напасть на ее следы.
Пройдя три версты за Витебск, мы не могли еще определить, в каком направлении совершилось отступление русских. Нигде не было ни одной павшей лошади, ни забытой повозки, ни отсталого солдата.
Однако самомнение французов было так велико, что я сам был свидетель, как некоторые генералы сердились, если кто-либо выражал свое удивление по поводу этого отступления. Я дерзнул во всеуслышание выразить свое удивление. Мне отвечали холодно, что слово «отступление» не существует в словаре французской армии! Это не помешало мне пожелать в душе, чтобы наша армия, через несколько времени, также блистательно совершила бы свое отступление.
Наполеон, которому был передан этот разговор, был весьма недоволен моими замечаниями, и я узнал в Витебске, что меня изобразили в его глазах фрондером и политическим резонером. Действительно, я руководствовался всегда неизменным правилом говорить то, что я думал о нашем положении; это было одно из свойств моего независимого характера. Я имел вследствие этого однажды горячее объяснение с генералом Фрианом. Он хотел, чтобы я представил ему отчет о состоянии 33-го линейного полка и чтобы я показал численность его в 3280 человек, тогда как в действительности в нем осталось, как мне было известно, не более 2500 человек. Форсированные переходы, недостаток продовольствия способствовали этой страшной убыли более, нежели неприятельский огонь. Генерал Фриан полагал, что Наполеон рассердится на короля Неаполитанского, и т. к. он желал добиться новых милостей, то боялся повредить себе, разгневав монарха, и поэтому предпочел ввести его в заблуждение.
