О Гае брат отзывался с большим уважением. Тот, как и он, прошел фронт, за боевые отличия произведен в офицеры. Гай Дмитриевич обладал большим опытом революционной борьбы, в которой участвовал с 1903 года, был прекрасным организатором и удивительно общительным человеком. Мне кажется, Гай и Петр как нельзя лучше подходили друг другу.
Когда отряд был сформирован, его возглавил Гай. Петра назначили его заместителем, а Николай пошел в отряд рядовым бойцом.
Впоследствии, когда отряд был преобразован в дивизию, которая вошла в героическую летопись нашей армии как Железная Самаро-Ульяновская, Петр возглавил 1-й Симбирский полк – тот самый, который освобождал родной город В.И. Ленина от белочехов. Горжусь тем, что мой брат был соавтором телеграммы Ильичу, отправленной Гаем от имени красных бойцов, освободивших Симбирск. Содержание этой телеграммы широко известно:
«Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города – это ответ на Вашу одну рану, а за вторую – будет Самара!»
Ильич прислал ответ:
«Взятие Симбирска – моего родного города есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы».
Ленинская телеграмма вызвала у бойцов небывалый подъем: «Даешь Самару!»
Через месяц Самара была освобождена.
Некоторое время спустя Петр стал командиром бригады 25-й Чапаевской дивизии, участвовал в боях по ликвидации кулацких банд на Украине и в Белоруссии.
До самого окончания Гражданской войны и иностранной военной интервенции сражался в рядах Красной армии и Николай. Затем его направили на работу в Самаркандский военкомат. Здесь он вступил в партию. Когда мы с отцом и матерью приехали к Николаю в Самарканд, он служил начальником связи штаба ЧОН – частей особого назначения.
На второй или третий день после нашего приезда Николай познакомил меня с секретарем Вокзального райкома комсомола. Фамилия его была, как мне помнится, Ярославцев.
– Вот брательник мой, Дмитрий, – сказал Николай. – Не хочет дома сидеть, в бой рвется.
Ярославцев крепко стиснул мне руку и засмеялся:
– А силенка у тебя, видать, есть! Так что надо ее, как говорится, в дело употребить. Ты вот что, давай-ка для начала приглядывайся к ребятам с твоей улицы, знакомься, вникай. Нужно, брат, ячейку создавать комсомольскую. Работы у нас невпроворот, а боевых ребят не хватает. Как, осилишь?
– Постараюсь.
– Вот и будем считать это первым твоим комсомольским поручением, – одобрительно сказал Ярославцев, и, задорно тряхнув русым чубом, он еще раз крепко пожал мне руку.
Поручение я выполнил. Спустя два месяца, в январе 1922 года, Ярославцев, встретив меня, сказал:
– Постой-ка, Устинов, разговор есть. Хлопец ты, по всему видать, и вправду боевой. Да и грамотешка у тебя есть, я так скажу, немалая. В политике разбираешься, так?
Я смущенно молчал.
– Так-так, не скромничай, – засмеялся Ярославцев. – Я видел, как вокруг тебя ребята вьются. Это, брат, хорошо. Годков-то сколько тебе?
– Пятнадцатый.
– Вот я и говорю, пора тебе в комсомол вступить. Думал об этом?
– Думаю.
– И что?
– Робею: вдруг не гожусь еще?
– Что значит «не гожусь»? Ты это брось! Пиши заявление. Комсомольцы решат…
Вскоре Вокзальная районная комсомольская организация Самарканда приняла меня в свои ряды.
А через две недели я вступил добровольцем в ЧОН. Меня назначили в штаб телефонистом. С первых же дней я окунулся с головой в новую, совершенно не похожую на все, что было прежде, боевую жизнь чоновцев-коммунаров. К ним предъявлялись особые требования. Вот что, в частности, говорилось в одном из приказов по ЧОН Самаркандской и Амударьинской областей: «Части особого назначения должны быть всякую минуту готовы к отражению нападения как внешней, так и внутренней буржуазии. Чтобы каждый коммунар ЧОН во всякую минуту мог сказать: «Я готов», он должен иметь военную подготовку, знать обязанности командира при всех видах службы, вводить в ряды ЧОН железную образцовую дисциплину, иметь ясность предстоящих задач и цели ЧОН»[1].
Мы должны были в совершенстве знать не только свою винтовку, но и пулемет, гранату, револьвер и отлично владеть ими. Занятия проводились по уставам и наставлениям Красной армии не менее двух часов в сутки. Регулярно проходили и полевые занятия, от которых никто не освобождался. Дисциплина на занятиях была очень строгой.
Формировались части особого назначения по территориальному признаку из коммунистов и комсомольцев, достигших семнадцати лет. Меня приняли в ЧОН в порядке исключения – помогло то, что парнем я был достаточно рослым и крепким, имел образование и красиво писал. «Такие бойцы, – заявил начальник штаба ЧОН области Николаев, – нам нужны…»
Помню командира Самаркандского взвода Сатарова – человека энергичного, неутомимого, громкоголосого. Со взводом он управлялся лихо. А надо сказать, что чоновский взвод по численности достигал нескольких сот человек. Он состоял из трех отделений – Новогородского, Старогородского и Вокзального, по городским районам. Я входил в отделение Вокзального района. Основу его составляли партийные ячейки вокзала.
Главной нашей задачей была охрана объектов района, и прежде всего вокзала, подъездных путей, пакгаузов. Это было самое бойкое место в городе, где всегда толклось много людей. Сюда доставлялась основная масса товаров и, главное, продовольствие. Враг стремился именно здесь нанести самые чувствительные удары советской власти. Коммунары ночью патрулировали улицы, стояли на сторожевых постах, сопровождали транспорты с продовольствием, выступали на помощь дехканам в кишлаки, подвергшиеся нападению басмачей. Иногда приходилось совместно с красноармейскими подразделениями участвовать в активных боевых действиях против крупных басмаческих банд.
Время было тревожное. Иностранные империалисты стремились использовать огромную отсталость Туркестана, малочисленность рабочего класса и религиозный фанатизм масс для борьбы против советской власти. Ставку они делали на контрреволюционное басмачество, крупные банды которого продолжали действовать в крае. В начале 20-х годов империализм, в первую очередь английский, предпринял попытки активизировать басмачество в Туркестане, в том числе в Самаркандской области, усилил снабжение банд оружием и боеприпасами. Басмачество превратилось в открытый политический бандитизм.
Каждый день приходили вести о кровавых преступлениях басмачей. Они убивали партийных и комсомольских активистов, сжигали кишлаки, угоняли скот. Провокации, бандитские налеты не редкостью были и у нас в районе. Гремели выстрелы, лилась кровь. После схваток с врагом мы порой недосчитывались своих боевых товарищей. Но их гибель не расслабляла нас. Напротив, в сердце еще больше крепло желание как можно скорее и во что бы то ни стало покончить с врагом.
