Мы оказались в старом-старом городе, в чем убеждали редкие прохожие в старомодных сюртуках, шляпах и цилиндрах, дамы в подпирающих грудь платьях, спускавшихся до земли.
Бронкс ткнул пальцем в афишу на крутящейся будочке. «1 сентября 1891 года», — прочел я дату представления «Отелло» мистера Вильяма Шекспира. Почувствовал себя, как янки при дворе короля Артура. Откуда-то издалека донесся приглушенный лай. Прогромыхала телега, цокали подковы. Пронзительно-тоненько засвистел паровоз. Приближался звук поезда… вот сейчас вынырнет откуда-нибудь первобытный паровозик Джон Буль… Я нескромно заглядывал в окна домов. Люди прошлого сидели среди старинной мебели и занимались давно минувшими делами… Хозяйка готовила пятьдесят лет назад съеденный обед… Ученик зубрил полвека всеми забытый урок. В витринах магазинов до смешного старомодные вещи, словно я попал в мир антикваров. Из дверей ресторанчика выплывает стариннейший вальс. Конечно, перекочевавший из Европы Иоганн Штраус! Признаюсь, был полон очарования ожившей старины.
Мистер Бронкс тянул меня за собой. Мы вошли в дверь какого-то офиса. За конторкой не сидел, а стоял человек в бакенбардах и очках в тонкой металлической оправе. Он сердито покосился на нас, и мы на цыпочках проскользнули мимо. Мне было страшно, что он вернет меня в прошлый век. Ладно уж, хоть перо у него было не куриное. Но обмакивал он его в чернильницу и написанное посыпал из песочницы. Я невольно пощупал недавно купленный Паркер, вечное перо, не нуждающееся в чернильницах, но пачкающее карман пиджака. Эта слабая ниточка еще связывала меня с, казалось, потерянным двадцатым веком. Спасение — в узком коридоре. В правой стене — иллюминаторы. За бесконечно отражающимся стеклом надписи: 1900 год… 1905-й… 1934-й… 1939-й… 1940-й!..
Впереди светлое пятно. Мы повернули за угол и оказались на другой улице — будущего.
Полные впечатлений от обозрения Всемирной рекламы вещей, сегодня сделанных, но еще не проданных, мы подошли к центральному пилону подковообразного мраморного здания советского павильона. Широкая мраморная лестница вела к дворцовым входным дверям, откуда вышла группа посетителей, остановясь около пилона. Красномраморный, он уходил высоко вверх, где стальная фигура рабочего, выполненная скульптором Андреевым, подняла к вытянутой руке красную звезду, сверкавшую в лучах заходящего солниа.
— На сколько футов они подняли свою куклу? — спросил элегантный джентльмен, жующий конец потухшей сигары.
— Я не знаю точно на сколько, — ответил ему худощавый человек с остренькой бородкой, чуть наклонившийся вперед как бы в стремлении вперед, — но достаточно, чтобы их звезда была выше всех флагов выставки.
— Это возмутительно! — выплюнул недожеванную сигару элегантный джентльмен. — Мало того что им дали здесь место для пропаганды, они еще и позорят наши флаги, поставив выше свою звезду.
— Согласитесь, сэр, что у них были на то основания. Если в других павильонах нам показывали, что у них сегодня сделано и что непременно надо продать завтра, ибо деньги диктуют все, хотите ли вы учиться, лечиться или даже умереть, за все надо платить, а мы только что познакомились с тем, что у обладателей слишком высоко поднятой звезды в их стране почти бесплатное жилье и полностью бесплатное лечение и образование. Более того, среднее образование даже обязательно для всех. Согласитесь, что если б в вашей благословенной стране было такое завтра, это было бы счастливое завтра.
— О, мистер Рерих, вы — великий художник и ученый, но вы вслепую превозносите свою родину, закрывая глаза на творимые там зверства.
— Если не ошибаюсь, вы — католик, сэр. И не отказались от христианства из-за испанской инквизиции, или охоты на ведьм, или костров, на которых заживо сжигали католики Жанну д'Арк и Джордано Бруно под флагом христианства во имя спасения их душ. История все поставит на свои места, но осуществленную мечту о завтра мы только что видели в этом павильоне под этой звездой. Если вам не нравится ее высота, то Трилон выше. Поднимите там американский флаг намного футов выше рабочего со звездой.
Мистер Бронкс сразу понял, насколько интересен мне этот разговор, и тихо переводил фразу за фразой.
— Вы — русский, мистер Рерих, — сказал американец, доставая новую сигару, откусывая ее кончик и сплевывая на мраморный пол.
— А все русские — шахматисты. Так вот, легче дать мат вражескому королю на середине доски одной фигурой, чем внедрить завтра в Америке показанную нам утопию.
— Неудачный пример, сэр. Я много путешествовал по Гималаям в поисках Шамбалы. Мне помогал некий Манхатма, который показал, как единственный слон матует в середине доски окруженного своими фигурами черного короля. Так что не зарекайтесь от такого завтрашнего дня, когда лечиться, учиться и жить в домах будете бесплатно.
Американец выпустил клуб дыма. Беседу прервал цокот копыт. Я оглянулся и увидел седого человека в открытой коляске, сопровождаемого конным эскортом.
— Мистер президент! — воскликнул американец, шарахаясь в сторону.
— Рузвельт! — тихо подтвердил мистер Бронкс, увлекая меня вверх по лестнице.
Коляска остановилась, и Рузвельт рассматривал вознесенную пилоном статую рабочего со звездой в руке. Через минуту по знаку президента коляска тронулась, и цокот копыт сопровождения замер вдали.
Рузвельт не вошел в павильон, но словно на смену ему к лестнице плавно подкатил открытый «Роллс-ройс» с почтенным военным в парадном мундире с позолотой.
— Клянусь, это английский король Георг VI, — взволнованно произнес мистер Бронкс. — Кто же еще может так разъезжать по выставке в «Роллс-ройсе»?
Английский монарх, как и Рузвельт, ограничился внешним осмотром павильона и уехал.
— Столько встреч за один день и лишь как зритель, — обескуражено сказал я и увидел спускающегося Рериха.
Решение пришло ко мне мгновенно. Я догнал Рериха со словами:
— Извините, Николай Константинович! Позвольте пожать вам руку от имени СССР, где гордятся вами. Я передам вашу оценку нашей экспозиции.
— Правда — она всегда правда. Рад видеть соотечественника, рад, что у вас работают рудовозы, но как вы его модель катаете без проводов и контактов? И в этом у вас волшебная сила, как и в объединении народов царской России.
— Какая это волшебная сила! Просто бегущее магнитное поле.
— Ну, друг мой, это для меня вроде чернокнижья.
— А мат одним слоном на середине доски — не чернокнижье?
— Шахматист?
— Шахматный композитор.
— Вот и составьте такой этюд. Я же видел.
— Я посвящу его вам.
