Сражаться с этой многоголосой сворой и оспаривать их люди тогда, собственно, как и теперь, считали бесполезным, ибо понимали: правда никогда не бывает так убедительна, как вранье, и не бывает так голосиста, как лай паразитов, разрушителей и приспособленцев. Так, могучее солнце и вся экосистема Земли не в состоянии спасти плод, то же яблоко, от червяка, проникшего в него. Паразита можно только раздавить на месте обнаружения.
Например, из славгородских «репрессированных», а на самом деле махновцев, осужденных за злодеяния в годы Гражданской войны, вернулись не многие. Кто-то умер на самом деле, как умирают люди везде, а другие просто уехали подальше от людей, знавших о них правду. Они скрылись навсегда от свидетелей их злодеяний. Они все сделали для того, чтобы те считали их погибшим. Таких, прячущих концы в воду, было подавляющее большинство. Случалось, что родные находили их на целине или на ударных стройках, но вернуть никого не удалось. Не для того скрывались… Напрасно старая баба Дуня Тищенко ежедневно поглядывала на горизонт, высматривая из заключения мужа и сестру с мужем. Не воротились они. Помню только, как появился в селе мамин дядя по отцу — Иван. Его посадили за пособничество фашистам, как служившего старостой. И хоть должность ту он принял по просьбе сельчан, которые на суде защищали его, дали Ивану Алексеевичу 25 лет лагерей. А теперь вот отпустили с богом.
Еще одной напастью, настоящим ужасом стало освобождение уголовников, блатных, босяков и гопников. Выйдя из тюрем, они создали на местах опасную обстановку, так что в темное время люди боялись оставаться на улице, даже днем страшились поодиночке ходить в малолюдных местах, гулять в парках, выезжать на природу. Папа, идя на вокзал, если надо было ехать поездом, брал с собой немецкий кинжал, длинный и массивный. Ведь дорога от заводских корпусов аж до самого вокзала была пустынной, и там на путников часто нападали грабители и убийцы из амнистированных. Вброшенные в мирную жизнь, почувствовавшие странную заинтересованность в них новой власти, они проявлялись повсеместно, как сыпь на здоровом теле, терроризируя обывателей, нарушая общественную стабильность, глумясь над нравственностью. Интуитивно чувствовалось, что к власти пришли силы, пособничающие преступности и нуждающиеся в запугивании народа и в хаосе в стране. Это не могло идти на пользу и быть благом для народа. Эти силы с самого начала были прокляты людьми.
Но это был еще не конец новшествам. Вслед за этим газета «Правда» объявила, что врачи-убийцы на самом деле не виноваты, что их «недопустимыми и строжайше запрещенными приемами следствия» принудили оговорить себя. Абсурд нарастал, люди терялись в догадках и на всякий случай лечились у бабок-шептух и знахарок, что находились в каждом селе.
Так продолжалось всю весну и начало лета. Но вот в июле, когда арестовали Берию, прорисовалось что-то определенное. Неслыханно — его обвинили в шпионаже в пользу Англии! Более точных известий не поступало. К концу года поползли слухи. Одни говорили, что состоялся суд, который вынес смертный приговор и Берию в конце 1953 года казнили. Другие — что он был расстрелян сразу после ареста, прямо под стенами зданий где-то в кремлевском дворике. Второй молве верили больше, уж не скажу почему. Видимо, мало веры было в то, что в первые лица выбились достойные деятели.
Ясно было одно: коли так повернулось дело с Берией, то победили силы, весьма вольно обращающиеся с законом, враждебные прежнему курсу, курсу Сталина. Людей сковал не страх, а горе — многие предчувствовали тяжелые для страны, а значит и для себя, времена.
Еще долго продолжалась борьба Хрущева и Маленкова, за которой население следило с тревогой. Дело клонилось к тому, что вместе этим двоим политикам не ужиться. Но вот к власти пришел Хрущев, больше не казавшийся верным последователем великого Сталина, как он об этом недавно кричал. В сентябре того же года его избрали первым секретарем ЦК КПСС, что было решающим для закрепления реальной власти.
Сейчас много говорят о Хрущеве как о предтече Горбачева, и этому есть основания. Параллелей много. Так, все помнят, что Горбачеву, дабы подтолкнуть его к нужным решениям по «перестройке» страны, устроили Чернобыльскую катастрофу. Тот же метод устрашения был применен и к Хрущеву: в октябре 1955 года в Севастополе потопили флагман Черноморского флота, линкор «Новороссийск». Важны и детали, оба злодеяния отмечены особым цинизмом, в чем угадывается рука американцев, любящих сатанинские символы и совпадения: Чернобыль взорвали в канун Первомая и Дня Победы, а «Новороссийск» — в канун Октября, да еще во время отдыха Хрущева в Крыму, что называется под его носом. Как тут не отметить, что руководимый заморскими хозяевами, пользующийся их античеловеческой моралью, Гитлер и войну против СССР развязал в день летнего солнцестояния, как бы перечеркивая сакральное значение великого очищающего света; сделал это в ночь выпускных вечеров, когда советская молодежь праздновала вступление во взрослую жизнь.
От Хрущева требовали предать великую историю СССР, очернить Сталина, изменить его курс и перейти от укрепления страны к созданию условий для ее будущего разгрома. Акция устрашения произвела нужный эффект.
А мы в селе, конечно, ни о чем не подозревали, а только оплакивали погибшего на «Новороссийске» Юрия Артемова, прекрасного парня и первого красавца. Мы соболезновали Нине Столпаковой, его невесте, от горя потерявшей разум, и читали вслух письма Николая Горового (Сидоренко), присланные матери. Он служил на крейсере «Ворошилов» и участвовал в ликвидации трагедии с черноморским флагманом. Мы были не рядом с той большой политикой — а в ее эпицентре, в самом вихре, и несли ее последствия на своих плечах. Позже по следам тех событий я написала книгу «Нептуну на алтарь», и слава богу, что это пришло мне в голову, ведь сейчас уже нет в живых многих, на чьи рассказы я опиралась.
Люди ждали очередного съезда партии, понимая, что он будет решающим — что-то же им скажут из того, что сварилось в кремлевских кабинетах. Многие приникали к приемникам и ловили зарубежные «радиоголоса». К сожалению, они верили, что «из-за бугра» к ним пробивается не ненависть и злорадство бывших белоэмигрантов, недобитых гитлеровцев, американцев (этих откровенных врагов с синдромом завистливой алчности), а слово правды и дружеской помощи. Как ни прискорбно, верил в это и мой отец. Рано утром или поздно ночью, когда мы спали, он с видом радиста-нелегала ловил из эфира хриплое вещание, захлебывающееся неславянскими акцентами, и пытался понять «проливаемый свет истины».
