Временами датско-голштинские противоречия в королевской семье достигали такого накала, что выплескивались за стены дворца, и Карлу XI приходилось брать чью-либо сторону (чаще всего матери), лично вмешиваться в конфликты или вводить запрет на гласность. Впрочем, молодая королева предпочитала со свекровью не связываться и удалялась в свой любимый Карлбергский дворец. По природе хрупко сложенная, болезненная, она обладала значительными внутренними резервами, сумела выстоять в этой борьбе и в течение шести с половиной лет родить семерых детей, что, вероятно, пагубно отразилось на ее здоровье и способствовало ее скорой кончине[2]. Из пяти сыновей четверо умерли в младенческом возрасте — даже для обычных шведов того времени это был слишком высокий процент смертности. В живых остались две дочери и старший сын.
Год спустя после свадьбы в королевской семье родилась дочь. Молодая мать чувствовала себя виноватой — ведь ждали сына, но Карл XI великодушно заявил супруге: «Не падать духом, у нас с вами через год будет принц, если уж вы так этого хотите». И оказался прав: сын родился 28 июня 1682 года в Стокгольмском дворце. Шведская народная (и историческая тоже) традиция описывает этот день в самых драматичных тонах: бушевала непогода, ветер рвал с домов кровлю, город был окутан тучами пыли. Пушечные залпы известили обывателей Стокгольма о том, что королева разрешилась долгожданным наследником трона. Астрологи отмечали, что в этот день на западном горизонте погасло созвездие Vulpecula — Малой Лисицы, в то время как на востоке зажглась звезда Cor leonis — Львиное Сердце. Суеверие связывало с этими явлениями дурное будущее — войны, эпидемии, неурожаи, а самому новорожденному пророчило бурную жизнь, полную приключений и славы.
Отец ребенка сделал в своем дневнике запись: «Семнадцатого[3] в субботу без четверти 7 утра моя супруга разрешилась сыном. Хвала Господу Богу, который помог ей!» В этот же день новорожденного спешно крестили, чтобы защитить его от происков дьявола. Сначала ребенку хотели дать имя Густав, и тогда он мог бы стать Густавом III, но отец настоял на том, чтобы он получил имя Карл. Радость была велика, рождение наследника праздновали повсюду, и датский посол в Стокгольме Мейер докладывал в Копенгаген: «Мало кто лег спать в эту ночь трезвым».
23 июля церемония крещения повторилась, но уже в более торжественной и формальной обстановке. По лютеранской традиции у ребенка должно было быть несколько крестных отцов и матерей. Поскольку в крови молодого принца была перемешана кровь представителей нескольких дворов, то при крещении пришлось решать сложную дипломатическую задачу, с тем чтобы никто из них не считал себя обиженным. Крестными маленького Карла стали отсутствовавшая королева Кристина, дочь Густава II Адольфа, отказавшаяся в свое время от шведского трона и державшая свой двор в Риме; ландграфиня Гессенская, принц Георг Датский, принцесса Голштинии Доротея, герцог Готторп-Голштинский и князь-епископ Любекский. Обряд крещения исполнял старший проповедник двора Самюэль Верениус. Крещение по обычаю крепко «вспрыснули», так что датский посол Мейер, не выдержав «нагрузки», был вынужден уйти с праздника пораньше.
С первым глотком воздуха маленькому Карлу была уготована участь быть королем. Как старший и единственный сын, он являлся бесспорным наследником шведского трона. И никакие землетрясения, войны, перевороты и прочие пертурбации не могли помешать ему стать шведским монархом.
Карл, Божией милостью король Шведов, Готов и Вендов, великий князь Финляндии, герцог Сконский, Эстонский, Лифляндский, Карельский, Бременский, Верденский, Штеттинский, Померанский, Кассубенский и Венденский, князь Рюгенский, владетель Ингерманландии и Висмара; а также пфальцграф Рейнский в Баварии, герцог Юлихский, Клевский и Бергский, и прочая, и прочая, и прочая...
Ему следовало наистрожайшим образом слушаться Бога, своей совести и отца. В остальном его участь заключалась в том, чтобы приказывать. Для обычных, простых людей, вознесенных властью наверх, это была довольно трудная обязанность. Для правителей же милостью Божией, для которых народная воля еще не шла ни в какое сравнение с волей Бога, не было ничего проще. Потому что чувство повелевать другими было врожденным и впитано ими с молоком матери. Не на силе меча, не на достоверных архивных актах, не на клятвах и обещаниях основывалась их власть, а только лишь на воле и милости Божией. Власть давалась им свыше, а потому она вне всяких сомнений и изменений. Им нет необходимости объясняться, извиняться, выдумывать законы, проводить либеральные реформы и бить в барабаны, как это делали «выскочки» типа Цезаря или Наполеона, зависимые от того, что о них скажут в таких-то и таких-то кругах.
Карл был с первого и до последнего дня своей жизни выше этого, и не потому, что он был самовлюблен (качество, вроде бы полностью отсутствовавшее у него) и высокомерен (качество, присутствовавшее в силу понимания своего статуса), а потому, что свое предназначение он сам воспринял таким, каким оно и было: фундаментальным, глубоко естественным, отличным от предназначения простых смертных. Такое уж он получил воспитание, и оно полностью соответствовало своему времени — эпохе расцвета абсолютизма. Еще отец маленького принца довел этот принцип верховной власти до логического совершенства: в 1693 году риксдаг признал Карла XI «...единодержавнейшим, всеповелевающим и всераспоряжающимся королем, ни перед кем не отчитывающимся в своих действиях»[4].
Карл XI реально оценивал свои способности, он знал свои недостатки и основательно подумал об образовании и воспитании своего сына. Он позаботился, чтобы принц был достоин той участи, которая его ожидала, когда он, старый король, уйдет и освободит для молодого место на троне. В этой связи еще в декабре 1688 года он собственными руками начертал инструкцию по воспитанию своего сына, и с этого момента детство Карла стало сплошной историей приобретения знаний и физического самосовершенствования. Образование и развитие принца, к великому удовольствию отца и его учителей, проходили весьма успешно. Взрослым Карла XII узнали как человека сурового и несгибаемого, а между тем в детстве он, по воспоминаниям современников, обладал мягким, податливым нравом и никогда не бунтовал против нудных и утомительных учебных программ — так, во всяком случае, утверждает Ф. Г. Бенгтссон. В некоторых отношениях Карла можно было даже приводить как образцовый пример того, что могут при благоприятных условиях сделать из гибкого, податливого материала образование и воспитание. Все дикое, инстинктивное, спонтанное, всякая физическая немощь и духовная слабость были полностью преодолены, а естественное человеческое зло переплавлено в высокие моральные и этические принципы.
