Джеймс Хью Калум Лори родился 11 июня 1959 года в Оксфорде. У его родителей уже были две дочери и один сын.
Хотя первое имя Хью – Джеймс, он им никогда не пользовался. Третье имя, Калум, это сокращение от Маэл Калум – шотландского имени, аналогом которого в английском является Малькольм. Полное имя его брата – Чарльз Александр Лайон Манделл Лори. Сегодня Чарльз работает адвокатом, а в свободное время фермерствует в Шотландии.
Вместе со старшим братом и сестрами Хью вырос в Оксфорде, «городе волшебных шпилей», где живет меньше 165 тысяч человек. Это живописный город, где находится старейший университет в англоязычном мире.
С самого раннего детства Хью всегда с уважением относился к брату и сестрам, наверное, потому что они были намного старше его. Он был на шесть лет моложе брата. «Они казались мне такими умными, даже мудрыми, – замечает Хью. – Я считал, что они знают ответы на все вопросы. Мне казалось, что проблемы есть только у меня. Они же считают, что все мороженое всегда доставалось мне. Не знаю, кто из нас прав. Я не помню, чтобы меня бессовестно баловали, но брат и сестры могут рассказать вам нечто совсем другое. Я был кем-то вроде единственного ребенка, потому что оказался намного младше всех остальных. Я был одиночкой».
Из-за этого «одиночества» у Хью развилось очень живое воображение. Ему было очень просто представить себя в других жизнях. Это качество сохранилось у него и по сей день. Он говорит, что не знает, кем стал бы, если бы не обладал такой способностью.
Родители Хью имели шотландские корни и принадлежали к местной пресвитерианской церкви. Естественно, что Хью воспитывали точно так же. Шотландская пресвитерианская церковь славится суровостью и самоотречением. В доме, где рос Хью, суетные вещи, типа телевизора и кино, были большой редкостью. Пресвитерианские ценности остались с Хью на всю жизнь. «У меня было великолепное детство, хотя и не самое богатое на события, – говорит Хью. – Родители очень любили нас, но с большой подозрительностью относились к удобству и комфорту. Полагаю, мама была первым человеком, задумавшимся о переработке мусора. В 1970 году она собирала старые газеты по всему городку, упаковывала и отвозила на бумажную фабрику. Она получала шиллинг за полтонны или что-то в этом роде».
Как-то раз журналист спросил у мрачного Лори, почему он так редко выглядит счастливым. Хью ответил, ни на минуту не задумавшись: «Шотландские пресвитерианцы не должны выглядеть счастливыми».
Даже сегодня суровое воспитание вступает в жесткий конфликт с тем «голливудским» образом жизни, который Хью Лори ведет сегодня. Пытаясь компенсировать этот разрыв, Хью часто отказывает себе в маленьких радостях жизни. Например, покупая новую машину, он выбирает единственную в салоне, у которой нет центрального замка и электрических стеклоподъемников. «Странно, но я выбираю единственную машину с ручным управлением абсолютно всем, – говорит он. – Мне даже кажется, что она называется «фольксваген-пресвитериан». Жена с ума сходит из-за того, что ей приходится наклоняться, чтобы закрыть каждую дверь и каждое окно».
С того времени Хью успел стать атеистом. Как всегда откровенно, он говорит о том, что религиозный аспект жизни никогда не имел для него большого значения. «Я восхищаюсь религиозной музыкой, великими соборами и этикой, но я не приемлю идею Бога. Я не верю в Бога, но думаю, что если бы существовал Бог или судьба или что-то еще в этом роде, и если бы эта сила увидела, что ты воспринимаешь нечто как должное, она тут же отобрала бы это у тебя».
От своих шотландских предков Лори унаследовал умение носить килт, что с гордостью и делает в уместных случаях. Довольно необычно для мальчика, который родился и вырос на юге Англии.
Порой воспитание Хью было довольно суровым, но иногда ему хочется, чтобы оно было еще более суровым – возможно, похожим на то, что пришлось пережить его давнему партнеру Стивену Фраю. Но за фасадом «уютного» существования скрывались определенные проблемы. И одной из главных проблем были отношения с матерью. «И у нее со мной», – добавляет он. У них были довольно напряженные отношения. Хью приходилось вести с собой постоянную борьбу за то, чтобы соответствовать ее высоким ожиданиям и справляться с «тяжким несчастьем», постоянным спутником его переходного периода.
«Я был неуклюжим и подавленным ребенком, – вспоминает Хью. – Она очень многого ожидала от меня, и я постоянно ее разочаровывал. Иногда мне казалось, что она меня не любит. Я говорю «иногда», но такие периоды растягивались на месяцы. Такие цели, как счастье, довольство, удобство, комфорт, вызывали у нее презрение. Она ненавидела даже само слово «комфорт».
Впрочем, порой у матери и сына случались и счастливые, и веселые моменты, когда им было хорошо рядом друг с другом. Но, насколько помнит Лори, эти моменты длились недолго. Возможно, это объяснялось тем, что отец был занят работой и спортом, а матери приходилось брать на себя роль надзирателя за дисциплиной. Хью чувствовал, что она боролась с собой, чтобы не проявлять свою любовь к нему. «Она могла просто отключиться. Она целые дни, недели и даже месяцы лелеяла какую-то обиду. Не знаю, страдала ли она клинической депрессией, но ей были свойственны резкие перепады настроения. Она часто злилась. Думаю, что я постоянно разочаровывал ее во многом. Она замечала во мне все мелочи. И часто казалось, что она меня не любит. Мама не терпела нежностей. Она всегда говорила: «Не хлюпай носом!». И эти ее слова были для меня равносильны тому, как если бы нас пороли каждое утро и заставляли совершать двадцати-мильные пробежки. Конечно, это было не так. Но существуют вещи, которые делают жизнь более приемлемой».
Готовясь к роли Хауса, Хью вспоминал именно эти мрачные периоды общения с матерью, а не радостные моменты общения с отцом. «Мой герой не считает нужным смягчать удары, которые он наносит пациентам, – говорит Хью. – В нашем доме смирение считалось высшей добродетелью. Никаких проявлений самоуспокоенности или удовлетворения не допускалось. Похлопывание по спине не поощрялось, а удовольствие или гордость карались смертной казнью».
Отсутствие поощрений означало также и то, что члены семьи не стремились проявить свои чувства друг к другу. «Мы почти не говорили друг о друге, лишь в язвительном тоне, – вспоминает Хью. – Мы не касались друг друга. В детстве я не целовал маму. Только когда мне было уже далеко за двадцать, я понял, что целовать мать – это совершенно естественно. И тогда мы стали делать это по взаимному соглашению. Это нормально? Я считаю, что да».
Напряженные отношения между матерью и сыном привели к тому, что Хью еще больше сблизился со своим щедрым и энергичным отцом, которого он буквально обожествлял. В детстве и молодости он изо всех сил старался ему подражать. Одно время он даже подумывал о том, чтобы пойти по его стопам и стать врачом. «Отцу очень хотелось, чтобы я тоже стал медиком. Я был готов к этому и даже прошел собеседование в лондонской больнице в Уайтчепеле, где он учился. Я был очень близок к тому, чтобы поступить на медицинский. Не помню, почему я этого не сделал. Наверное, был слишком глуп или слишком ленив, чтобы выдержать восемь лет учебы. Я хотел стать врачом и даже в школе выбирал нужные предметы, но в конце концов пошел на попятный. Медицина – очень тяжкий труд. Нужно быть по-настоящему умным, чтобы выдержать экзамены».
