Следствие велось предвзято. Командование флота упирало на то, что произошел именно бунт. А за это в военное время полагались весьма строгие наказания, вплоть до
[11]
смертной казни. Факты подтасовывались. Например, во время общего галдежа кто-то крикнул: «Бей баранов!» Старший офицер, являвшийся остзейским немцем и обладателем баронского титула, заявил следователю, что матросы призывали бить не баранов, а баронов. Изменение одной лишь буквы в слове придавало выкрику политическую окраску. Подобными натяжками изобиловало все состряпанное против гангутцев дело.
Нам, рядовым матросам, в то время не были, конечно, известны все обстоятельства событий на «Гангуте», а тем более ход следствия. Мы пользовались лишь слухами и, к сожалению, не всегда точными вестями «матросского телеграфа». Одно было ясно: готовится расправа над неповинными людьми. На флоте шло глухое брожение. Подпольный большевистский комитет на «Павле I» в эти дни особенно остро чувствовал, что отсутствие связей с другими кораблями резко ограничивает рамки партийной деятельности. События на «Гангуте» убедительно показали, что разрозненные выступления не только бесцельны, но даже опасны для общего дела, потому что позволяют властям расправиться с недовольными поодиночке. Это подстегнуло нас. С новой энергией мы начали искать контакты с другими большевистскими организациями. Наконец установили связь с ячейками на линейных кораблях «Петропавловск» и «Цесаревич». А вскоре нам неожиданно представился случай связаться с подпольщиками за пределами Гельсингфорса.
Произошло это при следующих обстоятельствах. В конце октября 1915 года «Павел I» направился в Кронштадт для ремонта и подготовки к зимней стоянке. Осенняя Балтика встретила нас неприветливо. Холодные волны одна за другой накатывались на корабль, пронизывающий сырой ветер свистел в снастях, выдувал последние остатки тепла из-под матросских бушлатов. И все же команда радовалась перемене обстановки, возможности побывать в другом городе.
В связи с этим походом возникли некоторые планы и у нас, подпольщиков. Наша центральная пятерка поручила каждому члену партии через знакомых и родных узнать что только можно о кронштадтских большевиках. Первым радостную весть принес нам матрос четвертой роты Василий Ломакин. На берегу он встретил своего двоюродного брата Федора, который тоже служил на флоте. Это была на редкость счастливая встреча — родственник Ломакина состоял в нелегальной организации и имел задание устано-
[12]
вить связь с нашим кораблем. Он сообщил, что на «Павел» придет представитель кронштадтского подполья.
Мы были несказанно рады этому. Кронштадтцы передали нам манифест Циммервальдской конференции и другие материалы. Из них мы впервые узнали об организации группы левых циммервальдцев и что присутствовавшие на конференции большевики во главе с В. И. Лениным хотя и голосовали за манифест, считая его первым шагом в борьбе против войны, вместе с тем отметили его недоговоренность. Стал известен нам и взгляд ленинцев на выход из войны: только превращение ее в войну гражданскую может дать демократический мир.
Полученные материалы легли в основу нашей агитационной работы. По поручению комитета наиболее подготовленные товарищи стали проводить с матросами беседы, разъясняя позицию ленинцев по вопросу о войне и мире. До ушей начальства, конечно, дошло, что моряки часто собираются группами и о чем-то говорят. Но что могло оно сделать? Лишь ускорить ремонт корабля и скорее уйти из Кронштадта?..
Наконец в один из вечеров Дмитриев и Марусев отозвали меня в сторонку и сообщили, что завтра на линкор придет представитель кронштадтской большевистской организации Иван Давыдович Сладков. Вести переговоры с ним поручалось мне. Товарищи предупредили, что Сладков явится под видом моего земляка и, следовательно, держать себя надо соответственно. Польщенный доверием, понимая всю важность этой встречи, я не мог заснуть до утра, беспокойно ворочался в своей подвесной койке.
Встреча состоялась точно в назначенный час. В каземат вошел бравый и подтянутый унтер-офицер в ловко пригнанной по фигуре шинели. Кончики его усов были лихо закручены кверху. Он поздоровался со всеми по-военному четко, а потом направился прямо ко мне, видимо уже зная, как должен выглядеть его «земляк».
— Ваня, дорогой! — крикнул я как можно радостнее. — Как ты нашел меня? Как там дома? Что родственники пишут?
— Да не спеши ты с вопросами, — остановил меня Марусев, — дай человеку шинель снять, чайком угости... а то накинулся... А мы, братва, айда по своим делам. Не будем мешать землякам, пусть поговорят, душу отведут...
Он удалил из каземата всех, и мы остались с гостем вдвоем. Унтер-офицер улыбался, видимо довольный тем,
[13]
как ловко Марусев создал нам условия для разговора. Потом протянул мне руку:
— Ну, давай теперь как следует познакомимся, товарищ Ховрин!
Так я впервые встретился с Иваном Давыдовичем Сладковым — человеком большой и красивой судьбы, несгибаемым борцом за дело партии. Сладков был в это время одним из руководителей Главного судового коллектива РСДРП. К моменту нашей встречи судовой коллектив успел установить связь со многими кораблями и, по сути дела, являлся руководящим органом большевистского подполья на всем Балтийском флоте.
А. З. Закупнев, И. Д. Сладков
Иван Давыдович служил инструктором-указателем в Учебно-артиллерийском отряде, был у начальства на хорошем счету. Прекрасно знавший свое дело, исполнительный и подтянутый, он был в глазах командования примерным служакой, человеком, внушающим доверие. Никто из офицеров, конечно, не догадывался о другой стороне его жизни, о том, что он вступил в социал-демократическую партию еще до первой мировой войны.
Основная цель визита Сладкова на наш корабль состояла в том, чтобы договориться о способах связи в дальнейшем, когда «Павел» вернется в Гельсингфорс. Мы просидели с ним часа два. Для маскировки на столе стояли чайник и кружки. Но чаепитием нам некогда было заниматься — мы составляли шифр. Так, крейсер «Рюрик» условились называть Антоном, линейный корабль «Гангут» — Гаврилом, крейсер «Диану» — Дашей. Фраза «мама жива и здорова», например, обозначала, что в организации все обстоит благополучно. А такой вот текст письма, как «из дому пишут, что яровые уродились хорошо. Вчера во время увольнения на берег встретил земляка из соседней деревни. Зовут его Антон», нужно было понимать так: «подпольная работа дает хорошие результаты. Вчера установлена связь с товарищами с крейсера «Рюрик».
