Бабрак, действительно, вскоре напомнил на заседании Реввоенсовета эти слова Наполеона. Таким образом, косвенно подыграв мне впику линии Табеева. Посол, конечно, мне это запомнил.
— Теперь надо решительно перейти на усиление роли ЦК НДПА, правительства ДРА, губернаторов и их администрации в установлении власти на местах. А бои, — продолжал я наступать на Генсека, — как отражено на этой карте, в январе-феврале и особенно с наступлением весны будем вести самым решительным образом…
— Спасыбо-спасыбо! Щюкрен!
Мы определили политические мероприятия по активизации совместных действий. Во-первых, ЦК и правительству надо провести совещание с разъяснением итогов 1980 года и задач установления власти. Поручить это дело — Кештманду, Нуру и Зераю. А от нас — Самойленко, как моему заместителю по политчасти при участии начальника Главпура Голь Ака. Во-вторых, надо будет провести разъяснительную работу среди интеллигенции. Мы, в свою очередь, проведем работу в советской колонии — со всеми секретарями парткомов, советниками при министерствах, при отделах ЦК… Вместе с тем необходимо подготовить и провести во второй половине января на учебном центре ВС ДРА под Кабулом на базе 1АК показательные занятия, продемонстрировать организационные возможности, боевую силу Афганской армии, ее преданность Афганскому руководству, показать массу трофейного оружия — и китайского, и американского, и израильского, и итальянского, только, чур, не советского, хотя у моджахедов было много и нашего оружия. Все это дать по телевидению, поручить Султану Али Кештманду выступить по телевидению и радио по итогам года, рассказав о славных победах под руководством ЦК НДПА и ее Генерального секретаря товарища Бабрака Кармаля. Таким способом мы полагали нанести моральный удар по пешаварскому руководству и боевому духу полевых командиров душманов.
Бабрак возбужденно, даже как-то неестественно, одобрил все предложения.
В заключение нашей беседы я попросил его о встрече с его отцом — в прошлом командиром армейского корпуса, генерал-полковником в отставке Мухамедом Хусейном.
Бабрак, немного размякнув, показав на Рафи, сказал:
— Да, хорошие были времена… У него ведь тоже отец был командиром армейского корпуса, генерал-лейтенантом. Так вот наши отцы — ревностные служаки, старались перехитрить друг друга перед королем, а позже и перед Даудом. И мы — тоже ревниво относились друг к другу…
Они до сих пор испытывали взаимную ревность, особенно в силу различного их положения в иерархии руководства ДРА.
Часа два продолжалась наша беседа. Все подобные встречи во многом похожи одна на другую. Оба мы в какой-то степени хитрили, каждый пытался провести свою линию. Иногда это удавалось Бабраку, но чаще — мне. Как-никак за мной была Москва… (Кстати сказать, стенограммы всех этих бесед у меня имеются.)
В конце беседы Бабрак предложил пообедать. Я опять было заподозрил неладное. Но когда мы вошли в столовую, а стол уже был накрыт, но фужерам я понял, что пить будем, вероятно, только сок. Ну и хорошо. Слава Аллаху!
Начали обедать. Закуски, салаты, крабы, которые Бабрак очень любил. На первое он предпочитал суп из лапши с куриными потрохами, а на второе — плов. Закончили обед манговым соком.
За трапезой Бабрак, как бы между прочим, сказал, что если кто-то не будет выполнять его указаний, того отправит в тюрьму Поли-Чорхи или на гильотину.
Я напомнил Генсеку, что Максимилиан Робеспьер многих отправил в тюрьму-подземелье, либо на гильотину, а в конце концов и сам…
— Знаю-знаю! — и Бабрак продолжил: — Мы Восток… мусульмане… У нас все иначе… — Но, будто спохватившись, добавил: — Мы ленинцы. — Глаза его сверкнули и уже тише, почти заговорщически, он продолжил: — Леонид Ильич, Юрий Владимирович, Дмитрий Федорович (при этом имени он поглядел на меня как-то по-особенному, мне показалось с некоторым лукавством), Андрей Андреевич учат меня как надо укреплять и развивать завоевания великой Апрельской революции.
В тот момент ему явно не хватало фужера для тоста.
Я ушел от Бабрака с уверенностью, что мне удалось убедить его в возможности установления власти на всей территории страны уже в этом году, причем без выставления стационарных гарнизонов от 40-й армии и ВС ДРА (что с легкостью обещал ему Табеев). В то же время от меня не ускользнула какая-то необычная возбужденность Бабрака, да и по-прежнему непонятным казался его вид: в униформе при оружии. Да еще эта усиленная охрана повсюду в коридорах и у дверей в дворцовые комнаты.
Поздно вечером — а это была суббота — я находился на вилле. Мой адъютант майор Бурденюк Валерий Евгеньевич и водитель «мерседеса» сержант Леня Артамонов отдыхали от службы на втором этаже виллы в своих комнатах. Анна Васильевна работала в моем кабинете (она в то время писала книгу «Логико-эмоциональный анализ художественного произведения»). Подъехал Бруниниекс с очередным донесением. Я читал его сидя в холле, редактировал — как вдруг погас свет. Завыли сирены и обрушился шквал огня.
Такое бывало и раньше. В сентябре после наших успешных боев в ущелье Пандшер, затем после разгрома моджахедов в кандагарских виноградниках… Те атаки с большими для душманов потерями были отбиты — охрана виллы прочна, надежна и хорошо вооружена.
Однако этот обстрел отличался особенной силой.
Бурденюк и Артамонов опрометью спрыгнули вниз и выбежали из виллы, на случай если понадобится усилить оборону. Анна Васильевна тоже сбежала со второго этажа в холл. Я схватил трубку телефона — не работает. Тогда — к «булаве». Связался с Черемных, который находился еще в офисе. Он отчеканил:
— Посылаю батальон на подкрепление…
— Саня! Мне страшно, — и Анна Васильевна заплакала навзрыд.
Что я мог сделать в тот момент?!
— Спокойно! Спокойно, мать, охрана выстоит… — И молнией мелькнуло-в мозгу: у меня даже нет при себе оружия на всякий случай — не в плен же сдавать себя и жену этим бандитам!
— Саня! — продолжала плакать жена. Ее голос прервал разрыв снаряда.
Глухой тяжелый удар потряс виллу… Очевидно, били из безоткатного орудия… Посыпалась штукатурка, зазвенели стекла, запахло горелым… Снаряд взорвался на втором этаже в спальне… Храни нас, Господи…
— Ложись! — на пределе голосовых связок, как будто передо мной был полк, а не два человека, — крикнул я Анне Васильевне и Бруниниексу.
Снаряды рвались один за другим. Дым, гарь… Казалось, мы — в ловушке. По стенам виллы барабанили осколки.
Беспомощные и охваченные страхом, лежали мы на полу.
И вдруг:
— Ал-ла-аа Акба-а-ар! А-а-а!
