– Да съезжаются, – говорит он, – присягать государю.
– Как присягать и какому государю?
– Новому.
– Что ты, рехнулся что ли?
– Да, императору Александру.
– Какому Александру? – спрашивает Дмитриев, все более и более удивленный и испуганный словами солдата.
– Да Александру Македонскому, что ли! – отвечает солдат» (Вяземский. С. 417–418).
В 1803 году Франция готовилась к войне с Англией, и английское правительство искало способов совершить в Париже руками французских патриотов нечто подобное тому, что случилось в Петербурге с императором Павлом Первым. Заговор против Наполеона был составлен, но его участников арестовали еще до того, как они приступили к исполнению замысла. Во время следствия заподозрили, что заговор готовился в пользу герцога Энгиенского. – Когда-то, в конце 90-х, он вместе с отцом герцогом Бурбонским и дедом принцем Конде нашел политическое убежище в России. Теперь он жил на границе с Францией во владениях курфюрста Баденского, куда в марте 1804 года по приказу Наполеона сделал вылазку жандармский отряд, привезший герцога Энгиенского в Париж. Здесь его тотчас расстреляли. – Александр Первый, знавший покойного, объявил в Петербурге недельный траур и направил Наполеону ноту протеста. Из Парижа ответили: «Если бы в ту пору, когда Англия готовила убийство императора Павла, в Петербурге знали, что организаторы покушения располагаются вблизи границы, разве не постарались бы их захватить?» (Сб. РИО. Т. 77. С. 608)
Начался девятнадцатый век.
История есть мифология жизни: события вставлены в рамы анекдотов, анекдоты записаны в учебники, пересказаны в романах и превращены в национально-государственные символы. Все, что происходит в жизни, – в истории совершается по другим законам.
Жизнь состоит из частных случаев частного быта. Никто не знает, зачем она дана. Ее сюжеты – тихие, неяркие, утопающие в мелких подробностях. Здесь, в жизни, всякое нарушение рутины – катастрофа. Главное здесь – свобода, покой и благополучие частного лица.
Не так в истории. Ее сюжеты выстроены и упорядочены. Завязки и развязки судьбоносны, кульминации – целесообразны. Истории в Øдомы только глобальные цели: Царствие Божие, золотой век, благо всех и каждого. Катастрофы жизни – ее питательный материал. Там, в истории, нет уюта, нет покоя, нет частного человека. Там все на юру: на площади или вокруг трона.
Человек в истории – не лицо, а историческая личность: частные случаи его домашнего быта приобретают иной, чем в жизни, смысл, он облекается в призрачные одеяния исторических свершений и, чем выше он возносится в своих замыслах, тем деятельнее начинает наводить порядок по правилам истории и вопреки жизни.
Таков был император Павел Первый.
Современникам казалась маниакальной его потребность в поминутном высокопочитании. Вероятно, как объясняли некоторые очевидцы, эта потребность выросла из врожденной мнительности и чувства униженности перед фаворитами матери. Но главное не это. Главное – то, что он с детства привык считать себя исторической персоной – русским царем, и посему частные наклонности его частного нрава представлялись ему историческими символами его государственного сана.
Если смотреть с этой точки зрения, то вспыльчивость – уже не следствие холерического темперамента, а – царский гнев, упрямство – царская воля, сердечные порывы – царская милость, прямолинейность понятий о добре и зле – царская правда. А поскольку он считал своей обязанностью наводить порядок не только вокруг трона, но и в самых отдаленных уголках жизни подданных, то и жизнь подданных постепенно обволакивалась исторической пеленой.
В ежеутренних и ежевечерних докладах о текущем состоянии империи ему доносили о делах, какими полагается ведать лишь квартальным надзирателям и ротным командирам: о пожарах, о грабежах, об уличных и трактирных драках, о болезнях личного состава рядовых. И он отдавал тысячи указов и изустных повелений, коими полагал справедливо отрегулировать жизнь подданных: о том, какие шляпы носить, а какие не носить; о том, какие книги читать, а какие не читать; о том, кому на ком жениться, а кому на ком не жениться.
Не будь императора Павла Первого, так и остались бы жить своей незаметной жизнью тысячи обитателей необъятного государства Российского. Но благодаря его энергическим реформам каждый день новые и новые лица занимали свое призрачное место в истории:
«Исключенному из службы поручику Параною, просившему о призрении его, объявляется <…>.
Девице Подлятской, просившей о избавлении ее от явки к суду и о присылке к ней в дом солдат для расчета с ними, по Высочайшему повелению <…>.
Коллежскому регистратору Гыро, просившему о пожаловании незаконнорожденным детям умершего дяди его отцовского наследия <…>».
Жизнь на глазах превращалась в анекдот: «Некий бригадир Игнатьев убежал от своей жены в Киев. Там, сказавшись холостым, он женился на дочери генерал-лейтенанта Нилуса. Через год первая его жена, узнав о его вторичном браке, подала прошение на высочайшее имя. На него последовала такая резолюция: – Бригадира Игнатьева привесть из Киева в Москву и велеть ему жить по-прежнему с первой женою, а второй его жене велеть быть по-прежнему девицей Нилус» (Анекдоты. С. 241, 254, 151, 250).
Монарх в России больше чем монарх. Он есть образ Божий на земли, ее культурный герой и апостол. Его исторический долг перед Провидением – регулярное обустройство вверенного ему государства. Примерно так можно выразить логику императора Павла Первого. Но то была не его личная, житейская логика – то была логика его державного сана.
Несправедливо возлагать на него одного вину за «притеснения», «страх», «террор». У Павла были многие исторические ориентиры, первый в их ряду его прадед – Петр. Не ему ли, не Петру ли Великому мы обязаны тем, что любая реформа превращается у нас в национальную катастрофу, а перемена власти – в стихийное бедствие? что цветущее состояние государства предполагает ограбление его обитателей и войну за установление справедливых границ? что единственным нерушимым законом у нас считается слово и дело государево? – Правнук шел по проторенному пути.
Он не мог начинать свое царствие иначе, кроме как с актов пробуждения страны от застоя и разврата. Он обрушился строгими карами на леность, нерадение и казнокрадство. Он установил стройную дисциплину в военной и статской службе. Он потребовал от государственных чиновников безукоснительного решения всех поступающих дел. – К началу девятнадцатого столетия возрожденная Россия должна была принять строгий, стройный вид Петропавловской державы – империи Петра, достроенной Павлом.
