Из закона достаточного основания в широком его понимании вытекает, что в конечном счете все истины рационально взаимосвязаны, в том числе и истины факта. Идеал системного познания получил у Лейбница выражение в виде постулата принципиальной, хотя для человека и недостижимой, выводимости истин факта из бесконечно полного класса первоначальных аксиом (4, с. 358). Впрочем, этот мотив намечался уже у Декарта по крайней мере в отношении наиболее ясных и отчетливых чувственных идей, хотя его онтологический дуализм вступил в противоречие с гносеологическим монизмом его учения о врожденных идеях. Врожденность чувственного знания для монад не самоочевидна, но Лейбниц призывает согласиться с тем, что «если мы можем извлечь ее (т. е. какую-либо производную истину. — И. Н.) из нашего духа», то она «врожденна» (4, с. 84).
Понятие «извлечения из духа» мало определенно: с одной стороны, оно до тривиальности бесспорно, если трактовать его как факт непосредственности переживания нами всякого чувственно воспринимаемого факта; с другой стороны, оно в искаженно идеалистическом и упрощенном виде передает факт отражения нами единства мира и единства нашего познания. Доказательством правоты Лейбница в этом вопросе не может, конечно, быть ни его ссылка на то, что истинам факта присущ признак «моральной» необходимости в том смысле, что будто бы бог нравственно был обязан избрать именно такой, а не иной мир фактов, ни его соображение о том, что факты прошлых времен утрачивают свою чувственную реальность и превращаются в мыслимые элементы логически связной системы исторического описания, подтверждаемого к тому же ссылкой на логическую согласованность мнений очевидцев тех событий.
Определенно обозначившаяся у Лейбница тенденция к «поглощению» истин факта истинами логическими привела к образованию в его взглядах как бы эзотерической системы, основные выводы которой Лейбницем в печатные его работы в целостном виде никогда не были включены. Отличие этой системы от разобранной выше определяется отличием «человеческой» теории познания, в которой Лейбниц все же отдавал должное эмпиризму, от теории познания идеального всесовершенного разума.
IX. От монадологии к панлогизму
Уже Лейбницев закон достаточного основания ведет не только к признанию всеобщего значения формальной логики, но и к панлогическим следствиям, играя роль метапринципа, упорядочивающего онтологические функции логики. Вся действительность обладает логическим характером, а аналитичность высших истин, от которых в принципе производны все остальные, приводит к тому, что идеал анализа как выведения (предиката из субъекта, одних утверждений из других, суждений о фактах из суждений о понятиях, научных теорий эмпирического мира из философской теории мира монад) делается не только основой всей системы знания, но и базисом онтологической структуры мира: свойства, состояния и события должны выводиться из субстанций, в которых они виртуально содержатся, точно так же как предикаты должны выводиться из субъектов суждений (19, S. 441–442). Ошибки на пути этого выведения могут происходить только от «интерпретации» — от спутывания малых перцепций, слишком смутных для того, чтобы в них удалось точно разобраться, от неверного истолкования более четких перцепций, а затем обозначающих их символов и т. д. По своей логической структуре ошибки суть противоречия, тогда как все логические противоречия суть ошибки. Это один из важных принципов Лейбница.
Итак, все истины в конечном счете — это логические тавтологии, коль скоро «термин субъекта всегда должен заключать в себе термин предиката» (3, с. 59), и «именно в этом состоит вообще сущность истины или соединение выражений высказывания» (19, S. 439). Значит, в каждом истинном полном понятии, в том числе и в эмпирическом, в скрытой форме должна содержаться вся прошлая и будущая история объекта этого понятия. «…Индивидуальное понятие каждой личности раз навсегда заключает в себе все, что с ней когда-либо случится» (письмо к А. Арно от июня 1686 г., цит. по: 15, 2, S. 190; ср. 19, S. 426), чему онтологически соответствует то, что «настоящее чревато будущим» (3, с. 334, 345). Например, истинное понятие «Сократ» должно быть в принципе таким, чтобы в нем была заложена вся биография этого человека, и последняя выводится путем анализа. Таким образом, утверждения о фактах и сами факты вытекают из логической структуры действительности на равных основаниях. В этом одно из проявлений простоты, свойственной строению мира (3, с. 83) и позволяющей объяснить все действия природы из ее духовных первооснов. «Примеры черпают всю истинность из воплощенной в них аксиомы, аксиома же не основывается на примерах» (4, с. 396).
Но если все «примеры», т. е. факты, восходят к логическим первоначалам, то к ним восходят и метафизические структуры. Если истины фактов (С) вытекают из логических истин (А и В), то не могут быть в стороне и истины метафизические. Предваряя будущие замыслы Гегеля и его принцип совпадения логического с историческим, Лейбниц попытался реализовать, но лишь в фрагментарной форме, выведение метафизики из логики.
В ряде случаев он истолковывает принципы своего философского метода как результат панлогического понимания мира. Принцип всеобщих различий он выводит (в одном из фрагментов, написанных около 1695 г.) из тезиса об аналитичности всех истин, т. е. в конечном счете, из закона тождества, согласно которому отсутствие различий привело бы к совпадению всех предложений о фактах в одно предложение (19, S. 440). Принцип монадности и положение о врожденности знания он также характеризует как следствие из закона тождества, приравнивающего вещь к последовательности (программе) ее состояний. А из принципа всеобщих различий вытекает, по Лейбницу, даже такой конкретный факт онтологии явлений, как отсутствие пустоты, ибо у пустоты пространства могли бы быть совершенно одинаковые части (19, S. 443–444). Эта схема отличается от разобранных выше схем строения метода.
О панлогизме Лейбница впервые со всей определенностью сказали Кутюра и Рассел. Л. Кутюра (1868–1915) издал в 1903 г. логические рукописи философа, а Б. Рассел написал в этой связи специальное исследование. Л. Кутюра, например, пришел к выводу, что у Лейбница налицо «аналогия и почти полное тождество его Метафизики и его „реальной“ Логики» (37, р. 279). Оба они, однако, впали в преувеличение, полагая, будто есть «два разных» Лейбница-философа. Но ведь «второй» Лейбниц — прямое продолжение «первого», что заметил уже сам Кутюра. Но неправ и П. С. Попов, увидевший у Кутюра всего лишь субъективное желание изобразить Лейбница «логицистом».
