Ознакомительная версия.
А червяки покрыли тельце пеленою,
Лежал он весь в крови и смазке – эх, беда,
Нашелся сердобольный – окатил ведром с водою.
Заметили товарки, что-то здесь не то,
Вот подыскали столб – набросили веревку,
И в миг повесили торговку было ведь за что,
Была проявлена завидная сноровка.
С младенца сняли рыбьи жабры, червяков, кишки
И рыбным ножиком покончили с кровавой пуповиной,
Новорожденного в приют сиротский отнесли
И продолжали торговать, забыв о том событии невинном.
Приютный дом похож на черный склеп.
В нем – нищета и грязь, клопы и тараканы,
Хозяйка «цербер» там уж много лет,
Ну, а еда – еда, все дети там в коросте, в ранах.
Там пятилетки, шестилетки малыши,
А восьмилетних нет – они уж на работе.
Под рваною одеждой поедом едят их вши,
И лица детские невеселы – всегда в заботе.
Мальчишку бросили средь малышей,
Там он лежал недвижимый и бездыханный,
Детей хозяйка гнала от новорожденного взашей.
Хотелось им узнать, не умер ли подарочек нежданный.
Вдруг в склепе в темноте раздался крик,
И мертвый залился противным плачем,
Подушка на лице вдруг оказалась вмиг,
Но не успели задушить: остался жив – удача.
Работорговлей жил приютный дом,
Детишек много – деньги все же приносили,
Как восемь стукнуло – из дома вон.
Работай по шестнадцать в день, чтоб не прибили.
Еще ведь повезло, не продали совсем и навсегда,
А только лишь в наем ребенка сдали,
Еще вернуться на ночь есть куда.
Ребенок счастлив, что чужому не отдали.
Бесправие царило в те века и произвол:
Раз в нищете родился – в нищете подохнешь.
И выбрать можешь только зло из этих зол,
И что среди богатых нищий может.
Нет выбора в той жизни – тут и там.
Ну, только если Бог пошлет талант ребенку,
Тогда, быть может, вверх пробьется он с грехом пополам.
По грани между Сциллой и Харибдой тонкой.
Хозяйка отлупила без пощады кочергой
Несчастных, чтобы впредь была наука,
И занялась подсчетом выручки дневной,
А в доме наступила омертвляющая скука.
Ребенок рос, как будто бы глухонемой.
И до пяти не говорил ни слова.
Товарищи по дому поняли, что он чужой,
С ним не играли – избивали по-глухому.
Для Жан-Батиста обонянье стало всем,
Чем он дышал и жил ночами-днями.
Он нюхал все, что попадалось, а затем
Старался в памяти те запахи хранить – долой печали.
Вон крыса дохлая – какой же запах у нее,
В болотце ржавое железо – вот находка.
А запах тухлой рыбы – тоже ничего.
Годами шел за запахами неспешащею походкой.
Лягушку, сук, гнилье и запах роз – все запахи,
Что тысячи предметов выделяют,
У Жан-Батиста проникали через нос,
Нос нервный с трепетными крыльями – все удивляет.
Он в 20 000 раз был восприимчивее, чем у нас,
Почти таким же стал, как у собаки,
Ровесники не удивлялись – интерес погас,
Ну, раз дурак, пусть нюхает – тут не до драки.
Однажды ночью вдруг случилася беда,
На темной улице хозяйка оказалась,
Зарезана грабителем была она,
Полиция расследовать не стала – так случалось.
А муж хозяйки был не человек, а зверь,
С огромной плеткой никогда не расставался,
Он быстро Жан Батиста продал без потерь,
В аду, в работе рабской мальчик оказался.
Огромный за спиною с мокрой кожей тюк,
Вонючая вода с него ручьем стекает,
Тащи в окрасочную яму – да не спотыкайся, друг,
А сорок килограмм на спину давят.
Париж вечерний триста лет тому назад
Глаза не только нищетой, но и богатством поражает,
Кареты и коляски с дамами прекрасными подряд,
А кавалеры юные их на конях сопровождают.
Ряды с колбасами, сырами, фрукты разных стран,
Там горы устриц – горы дорогих печений,
Там соболя, и жемчуга, и веера в руках у дам,
Там масса необыкновенных развлечений.
Средь говорливой, шумной, праздничной толпы
В вечерний час, в века ушедшего Парижа,
Шел юноша, а за спиною – посмотри,
Тащил он кожи тюк на улицу соседнюю, которая пониже.
Парижская толпа по улице текла рекой,
Струилась в разговорах, запахах так ярко,
И сколько сотен тысяч запахов в реке людской,
Для Жан-Батиста не существовало лучшего подарка.
Для бриллианта дар – волшебный свет,
Так и для носа запах – он неописуемое счастье,
Когда в тебя вливается немыслимый, неописуемый букет,
Невиданное сочетание всех запахов роскошного нюанса.
О, провидение! К сверкающей витрине поскорей,
Лицом к стеклу прижавшись, смотрит,
Внутри сидят, стоят – там множество людей,
К их носу парфюмер красивые флакончики подносит.
О, лавка парфюмерная – для женщин рай.
Такого в жизни ты и не представишь,
Тут к носу сотню тех флаконов подавай,
А на каком остановиться, может быть, не угадаешь.
И вдруг удар жестокий – палкою по голове,
Хозяин сзади потихонечку подкрался,
Хозяин-зверь от злобы – не в себе,
Подлец-мальчишка у витрины задержался.
А как хотелось рассмотреть, понюхать те флакончики ему,
В карминовых и голубых – прозрачно нежных красках,
И ощутить то волшебство как был бы рад, но почему?
Тот запах был не для него – для женщин в шляпках.
Однажды вечером по темной улице решил пойти,
Случился фейерверк в тот вечер темный,
Вдруг запах необыкновенный – ну, пустяк его найти,
Он понял, что от девушки с корзинкой персиков определенно.
За девушкою шел довольно долго, не спеша,
И по-кошачьи, незаметно подобрался к ней поближе.
От запаха, который вдруг ударил в нос, дрожала вся душа,
Дотронулся он до ее руки. Все ближе подвигаясь, ближе.
И в подворотне девушки поймал он изумленный взгляд,
Она подумала, что нищий – протянула персик,
Но фейерверков взрывы – улицей подряд,
Вдруг спрятали ее в дыму – на время скрыв от смерти.
А запах девушки Батиста к цели той неумолимо вел,
И на соседней темной улице ее он вдруг увидел,
Точнее, не увидел, нос его привел,
Затем случилось то, чего он не предвидел.
Он руку девушки схватил и гладить стал,
Как бы хотел те запахи с руки забрать с собою,
Она стояла в изумлении – затем бежать, он догонять не стал.
Он через нос следил – держал ее перед собою.
Как часто в жизни мы впадаем в немоту,
Когда нежданное-прекрасное вдруг перед нами.
Душа дрожит и падает как будто в пустоту.
А сердце из груди выпрыгивает. Почему? Не знаем сами.
Наш Жан-Батист тончайшим обоняньем обладал,
И здесь был идеал единственный на свете,
Тут не было духов – тот запах для нее господь создал,
Ознакомительная версия.
