На самом видном месте стояли башмачки. Они попросили их погладить.
Андерсен осторожно это сделал. Вчера оба башмачка были тёплыми, а сегодня один из них веял холодом.
— Ты не умер? — спросил мальчик, вспомнив сон.
— Нет, я не умер, — ответил башмачок, — но я заболел.
— Что с тобой? — испуганно спросил ребёнок.
— Я и сам не знаю, только мне больно в носке.
Андерсен просунул ладошку внутрь башмачка.
Там было холодно.
— Тебе тепло от моей руки?
— Тепло, но ты ведь не сможешь всё время держать во мне руку... — с грустью сказал башмачок.
— Я смогу, — уверенно отвечал Андерсен...
Башмачок осторожно вздохнул... нежно улыбнулся...
— Жаль, что тебе не сшили из моей кожи башмачки, то-то весело было бы нам с тобой, — сказал башмачок.
— Не печалься. Главное, чтобы ты понравился помещице.
— Я постараюсь, — ответил лёгкий башмачок.
— Ну, выздоравливай скорее, — погладила его детская рука.
Но вот зашевелился отец. Мальчик нырнул под одеяло. Было так тепло, что он ещё раз пожалел свой башмачок, свой такой нежный, такой милый башмачок. Творение отца. Дорога из города в деревню, олицетворение свободы.
Отец подошёл к своей работе.
— Не подведите, — попросил он у парочки бальных башмачков, но они ему ничего не ответили. Ни словечка.
Андерсену стало жалко отца. На лице отца была улыбка, которую не прогнал даже дождь за окном.
Тихо позавтракали, отец завернул в чистый платок своё творение и отправился в помещичий дом.
— Перекрестись, — попросила мать.
Отец перекрестился.
Дождик кончился. Солнышко выбежало из-за облаков, и на душе стало спокойно.
Они стали ждать возвращения отца.
Барыня приняла отца в плохом настроении. Поданные башмачки для бала сразу же не понравились ей — настоящие башмачки не должны были покоиться в каком-то плебейском платке. Ведь бал — это музыка, восторг, каблучки — полёт, мысок — намёк на продолжение бала в жизни... А тут — какой-то нищий платок, радостное глупое лицо башмачника, точно он знает её мысли. Добродушие, написанное на лице простолюдина, ассоциируется у неё с уверенностью в хорошо сделанной работе, ну, хорошо же, хорошо!
Для приличия она внимательно осмотрела туфли, хотя следовало бы сразу сказать, что они не получились.
— Вы давно занимаетесь этим делом? — пренебрежительно спросила барыня.
— Давно...
— Отчего же так нелюбезно отвечаете, разве я обидела вас чем-то?
— Дорога была дальняя, устал...
— Согласитесь, что не я причина вашей усталости, поэтому могли бы вести себя полюбезнее. Шили ли вы в последнее время бальные башмачки?
— Нет. Но я профессионал и свою работу знаю хорошо.
— Похвальная уверенность, но мне кажется, что ваша работа оставляет желать лучшего.
Лицо Андерсена-отца напряглось. Ведь это от неё, от её лица, улыбки, слов зависела сейчас его судьба, судьба Марии и сына. От этих губ, от мимолётного настроения. Целых три человека зависели от одного слова — и судьба повернётся в иную, чем он счастливо мечтал, сторону... Нужно держаться настороже...
— Я знал, что от этой работы зависит судьба моей семьи, и вложил в работу все свои силы.
— Вот как, все свои силы. Не много же их у вас! — Помещица вновь повертела в руках башмачки: что-то в них было не так, но что? — Мне кажется, что вы могли бы вложить в свою работу больше усердия. Когда решается судьба семьи, то нужно следовать в своей работе вдохновению, а не руководствоваться потугами ремесла!
— Это ремесло меня кормит.
Женщина пренебрежительно осмотрела его одежду.
— Кормит не лучшим образом, — констатировала она.
Башмачник стерпел и это унижение. Уж коли попал в зависимость, то и терпи. Сам напросился на работу.
— Мне кажется, что я поторопилась, выбрав для этой трудной работы первого же пришедшего башмачника. Остальные знают себе цену и не торопятся. — Ей хотелось унизить этого нищего. Чтобы не стоял так гордо.
Кормилец семьи промолчал.
— А как вы думаете, почему ни один из настоящих профессионалов не пришёл в усадьбу сразу после моего объявления?
— За семь вёрст киселя хлебать, — не выдержал Андерсен-старший.
— Ну почему же, вполне приличный домик, куда я могла бы поселить личного башмачника, достойного и более талантливого человека, чем вы.
Её слова растворяли мечты башмачника. Он представил лицо жены и сына, как ждут они его возвращения в надежде, что он принесёт счастливую весть. Башмачник почувствовал свинец в ногах: он столько работал, вложил все свои силы, весь свой опыт в эти почти волшебные башмачки.
— Да посмотрите, какие они лёгкие.
Он в отчаянии положил свой труд на ладони. Ладони были тяжёлые и мозолистые. Башмачкам было неуютно в его тяжёлых ладонях. У них было такое выражение, словно они чувствовали его настроение и знали, чем кончится этот угрюмый разговор.
— Нет, вы определённо не справились со своей задачей. Определённо. — Хозяйка пренебрежительно покачала головой. — Придётся мне поискать другого специалиста по бальным башмачкам.
Гостя точно ударили. Как? Его работа, в которую он, кажется, вложил всю свою жизнь, все надежды последнего времени, отвергнута? И за что? Эта едва скрытая пренебрежительность, продиктованная его полной зависимостью, давила на плечи. Тщетность надежд. Отвернувшееся счастье. Он почувствовал усталость. Хотелось лечь прямо здесь, посреди комнаты, и уснуть. Как он вернётся домой? Что он скажет сыну, мечтавшему о цветнике под окошком своего дома? Что ответит немому взгляду жены? А уж соседи-то точно скажут, что он совсем никчёмный муж и отец, ему бы только по лесам бродить и с птицами пересвистываться.
— Не помогла твоя молитва, Мария, — скажет он жене.
А сыну? Его мечты о бабочках разлетятся бабочками во все концы света от печальной новости отца. А всё потому, что он не в силах угодить этой разряженной госпоже с узкими губами. Ему вдруг показалось, что сейчас его выставят за дверь и прихожая просто прожуёт его, как жуют кусок яблока: странная мысль!
— Вы что-то хотите сказать?
— Да. Мне стыдно выступать в роли просителя.
— Так не просите же ни о чём. Ни о доме, ни о счастливой жизни для вашей семьи в моей деревне! Шейте для себя, для таких же нищих, как вы, они-то будут довольны вашей работой...
— Может быть, вы и правы. — Он совсем равнодушно пожал плечами.
