Ознакомительная версия.
Рука об руку явились Леонары, потом Мариотти; играли в вист. Луи, к великой радости четы Леонаров, проиграл 4 франка; за нашим столом играли в домино!
Полдень. Вот и ваша телеграмма! Другая тоже из Баден-Бадена, та, что возвестит о вашем приезде, будет еще лучше!
11 часов вечера. Сегодня мы ходили к Зейдельмейру полюбоваться великолепным полотном Мункачи. Чем больше на него смотришь, тем большее впечатление оно производит. Там были Гамбетта, Боголюбов и многие другие. Зал расположен прекрасно. Обивка и мягкие ковры темных тонов, освещения не видно, окна скрыты за занавесями, откуда свет падает прямо на полотно. Огромная рама не бросается в глаза, несмотря на две обрамляющие ее золоченые колонны, немного молчаливых и сосредоточенных посетителей, собравшихся у входа в темную комнату, все это производит захватывающее впечатление. Христос как будто немного взволнован (что вполне человечно) и одновременно негодует. Он пристально смотрит на Пилата, который выглядит смущенным, его правая рука прячется неизвестно где, что придает фигуре несколько, угловатый вид.
Обвинитель и все остальные евреи поистине великолепны B своем гневе и презрении, а молодая женщина с ребенком на руках на втором плане, бросающая на Христа полный жалости взгляд, положительно очаровательна. Боголюбов обнаружил серьезную ошибку в перспективе архитектурных строений, но картина ему очень понравилась. Клоди и Жорж от нее в восторге. Гамбетта сказал, что будет часто приходить на нее смотреть; у Мункачи весьма приметная голова, правда? сразу видно, что это личность значительная. Марианна не приехала сегодня в Париж по причине обычного нездоровья. М-ль Арнхольдт завтра прибудет в «Ясени», в то время как Альфонс едет в Париж давать уроки. Что прикажете делать с русскими письмами, которые приходят сюда на ваше имя? Пересылать ли их вам или оставлять здесь? Вы не дали адреса Анненкова во второй телеграмме. Поэтому я сначала написала ему словечко (через г-жу Анштетт) с просьбой сообщить его. Как только он ответит, Луи вышлет ему тотчас книгу Мопассана. A теперь покойной ночи, добрый дорогой друг. Я с большим успехом прочитала Луи и г-же Арнхольдт первое действие пьесы «В царстве скуки». Завтра мы закончим чтение si Dios quiere.. Подумать только, что вы еще в дороге! Ho теперь вы уже в немецких вагонах, которые не так плохи, а завтра будете уже в русских sleepingcars[129], которые так хороши. Увы, как далеко это от улицы Дуэ.
Моя драгоценная невестка Берта чувствует себя как нельзя лучше, держу пари! а потому, разумеется, жалуется! Думали ли вы о Париже, о «Ясенях», о безике, о Фаноре, о ваших друзьях? Вы встретите других, HO ни один из них всех вместе взятых не испытывает к вам и тысячной доли тех чувств, какие питает к вам самая старая, но и самая верная из всех и вся.
Спасское, Орловской губ., г. Мценск.
Четверг, 25 июня 1881
Дорогая моя, любимая Диди!
Четверть часа назад пришло твое письмо и видишь, я без промедления отвечаю тебе. Я непрерывно получал известия о тебе от обитателей «Ясеней», но мне не хватало твоего такого отчетливого и красивого почерка, который никоим образом не заслуживает названия каракуль, как ты его именуешь. Я очень рад узнать, что вы воссоединились и все чувствуете себя хорошо (даже Ромео!)[130] в «Ясенях». Что до меня, остается еще сорок дней, прежде чем я смогу занять там свое место. Ho ни минуты больше, боже упаси! Боюсь, что не застану там обеих молодых супружеских пар[131], возможно, все вы будете на юге и по возвращении встречать вас буду я; но мы еще заживем под Ясенями! Paciencia у barajar[132].
Здоровье мое сносно, и если оно останется таковым, желать мне больше нечего. Подагра, которая делала вид, что собирается прицепиться ко мне вследствие моего ночного приключения (пожара в кабаке), снова отпустила меня, и я вышагиваю, как бравый парень, и могу прогуливаться в сапогах, наслаждаясь великолепной погодой, которая стоит вот уже несколько дней.
Я принялся за работу, правда, умеренно. Переделал и закончил ту своего рода квази-фантастическую новеллу[133], сюжет которой, если не ошибаюсь, тебе рассказывал. He раз я говорил себе, пиша ее: «Сумасшедший, если ее когда-нибудь напечатают, тебя засмеют!» Hy тем хуже! Я продвигался вперед; у Шиллера есть стих, который придавал мне мужества: «Wage du zu irren und zu traumen»[134].
B конце концов, во всем, что относится к искусству, есть доля безумия; только есть безумства, которые удаются и их называют вдохновением; другие же не удаются и их называют жалкими. Посмотрим, к какому из них принадлежит мое. Я уже к этому привык и часто набивал на этом шишки. Du weist etwas davon[135] но в моем возрасте уже не меняются, и что самое удивительно, так это то, что я этого и не хочу… может быть оттого, что не могу.
Когда ты будешь писать мне, ответь на следующие вопросы, которые меня интересуют: привезла ли ты в Ясени мое испано-цыганское полотно и принялась ли его копировать, улучшая его? Устроили ли туалетный уголок в твоей комнате и довольна ли ты им? Начала ли говорить Марсель[136]? Говорят, она милашка (вся в свою родню). Ты должна вылепить ее бюст, как было с Жанной[137]. Подари их мне, чтобы я мог их поцеловать und wahrend du es thust, denke dir dass Ich Dir tausendmal die lieben Hande kusse[138].
Г-жа Савина не приехала ко мне в Спасское и не приедет. Она вернулась в Петербург, где у нее подписан ангажемент на несколько недель. Она больше не может жить без театра, как рыба без воды; кроме того, ей надо, как говорят! eine Scharte auszuwetzen[139], поскольку московская публика отнеслась к ней, в целом, прохладно, а в петербургской она совершенно уверена. Я весьма легко утешился отсутствием ее речей; беседа с ней (или вернее, Verkehr mit ihr[140]) интересна, поскольку в ней чувствуется незаурядная и живая натура; но театр испортил ее до мозга костей; а главное, она помешала бы мне работать, а мне нельзя терять времени.
У нас сейчас самая пора сенокоса; воздух весь напоен запахом сена и земляники, в изобилии зреющей в траве (сколько поедают этой земляники дома – уму непостижимо! детские животики заметно раздулись, и никакого несварения желудка! я тоже уписываю за обе щеки). Сегодня солнечно и ветрено, как весело от этого деревьям; даже их шум, который постоянно звенит в ушах, как будто излучает свет. Соловьи больше не поют; но в 30 шагах от дома поселилась кукушка и беспрестанно твердит две свои ноты, которые, в свою очередь, повторяет церковное эхо. Наша церковь стоит прямо перед домом. Amico[141] Полонский пишет небольшую картину, которую я привезу в «Ясени»: на ней изображено поместье Спасского и окрестности. П. не лишен таланта пейзажиста, в немецком духе. Вот я и подошел к концу, остается только обнять тебя со всей вообразимой нежностью и просить тебя передать то же остальным, начиная с Жоржа.
Ознакомительная версия.
