Два студенческих лидера — Феррейра де Менезес, уважаемый и даже внушающий страх, и Жоаким Набуко, влияние которого уже начало распространяться в стране, выступили на вечере до Кастро Алвеса. Они нападали, критиковали, протестовали. Они протестовали против того, что за борт государственного корабля выброшены либералы, но они ни слова не проронили против монархии. Дело в том, что либеральная партия являлась одной из опор той самой монархии, которая отстранила ее от власти.
И вот теперь слово за Кастро Алвесом. А у него, подруга, нет обязательств по отношению к либералам. У него обязательства перед свободой. И он не только осуждает монархию, он предлагает заменить ее республикой. Республика — это новое слово, новая идея. И он своими стихами приводит в зал Педро Иво, героя борьбы за республику на северо-востоке. Его устами он призывает к новым идеям, разрушает старые принципы. Когда смолкли аплодисменты, которыми встретили появление поэта на трибуне, он заявил;
«Господа! Алварес де Азеведо некогда бросил свои стихи на ковер короля, прося жизни для героя: я бросаю свои стихи в сердце молодежи, прося у нее немногого: бессмертия для незаконного сына королевского достоинства»
И когда аплодисменты позволили ему начать чтение стихов, величественный Педро Иво снова заговорил перед народом Сан-Пауло:
Ответил призрак Педро Иво:
— Народ не может жить счастливо,
Пока послушно он и льстиво
Тирану служит своему.
И в волнах музыкальных стихов начинается восхваление республики, пропаганда республики. Если монархия плоха, если от власти отстраняются достойные люди, тогда пусть будет создана республика:
Пусть люди в новые просторы
На крыльях кондоров вспарят.
На лике сумрачном Табора
Лучи зари уже горят.
И снова, подруга, он говорит о свободе, — ее нельзя повергнуть наземь, все равно она поднимется с еще большей силой. Так говорил он в этот вечер в Сан-Пауло. И Сан-Пауло слушал его, и с митинга монархических либералов люди выходили настроенными в пользу республики.
В связи с продолжением кампании либералы устроили политический банкет. После выступлений лидеров партии поднялся Америко де Кампос, которому выпала честь приветствовать собравшихся. И если большинство присутствующих он мог приветствовать как стойких приверженцев членов либеральной партии, то для Кастро Алвеса ему пришлось подыскать другое определение: «представитель демократической мысли», — сказал он. И поистине Кастро Алвес был демократом в самом высоком значении этого слова. Он шел впереди своего времени, впереди и консерваторов и либералов. Отставка Закариаса взбудоражила общественное мнение, усилив настроения в пользу республики. В эти дни Кастро Алвес, больше чем политические деятели, стал вожаком народа Сан-Пауло.
Седьмого сентября, когда город еще переживал борьбу между двумя партиями, он на торжественном собрании в честь Дня независимости сообщил о предстоящем опубликовании его крупнейшей аболиционистской поэмы — «Негритянский корабль»{77}.
Кастро Алвес превзошел самого себя в этой поэме, где от самых нежных тонов при рассказе о море и моряках он переходит к самым страшным крикам души при рассказе о жуткой пляске негров; где от чистого лиризма при описании девушки негритянки в хижине он переходит к трагическому обращению к Андраде и Колумбу, светлые дела которых запятнаны рабовладельцами. Почти непостижимо, как он сумел соединить в этой поэме столько красоты и столько чувства. Это песня страдания и мятежа, каких вообще немного в мировой литературе. В его творчестве с этой поэмой можно сравнить лишь гигантское полотно, которое представляют собою «Голоса Африки»{78}. И та и другая поэмы — это крик, в который слились все вопли страдания, все стоны, все проклятия, которые в течение веков посылали своим хозяевам негры в Бразилии. Кастро Алвес явился родоначальником негритянской поэзии Америки, первым и самым сильным из всех голосов, в которых слышится горестный голос негра. Песня страдания и мятежа, песня отчаяния, но и надежды; песня смерти, но и жизни во имя будущего. Никогда никто из поэтов ни в его время, ни в наши дни не описывал столь зримо и с таким мастерством трагедию черного раба в Америке. С силой урагана, с силой океана эти стихи «Негритянского корабля» пронеслись над залом в Сан-Пауло.
Над морем ночью лунных блесток вспышки —
Как мотыльки с серебряной пыльцой.
Их ловят волны — резвые мальчишки,
Что разыгрались в этот час ночной.
Он говорил о море, подруга, с таким дружелюбием, какое могут питать к нему лишь те, кто родился на земле Баии{79}, где порт таинствен и глубок, где женщины-морячки красивы, как ты, негритянка, где рыбаки каждый день совершают подвиги. Он говорил о море, зная все его тайны. С каким нежным восхищением пишет он о моряках, пересекающих океан:
О моряки! Как мать, вас любит море…
Вы солнцем всех широт обожжены.
Как в отчем доме вы — в морском просторе;
Вам люб и ветра шум и всплеск волны.
С какой лирической силой рисует он картину моря, звучащую издали музыку, свободную любовь в беспредельной синеве неба и океана! И как музыкальны его слова, когда он говорит о моряках; об испанце, вспоминающем «смуглых девушек»; о «цветущих андалузках»; об итальянце, который «воспевает спящую Венецию»; об англичанине, «холодном моряке, который с рождения в море»; о французе, «у которого на роду написана его судьба»; о греках, «красивых смуглых пиратах моря, которое пересек Одиссей»; о «мореплавателях всех стран». Но ах! моя негритянка, на этом бриге, который плывет по спокойному морю и на котором такой храбрый экипаж, поэт видит картину прямо из дантова ада:
Они плывут в пустыне водной…
Ребенок матери голодной
К сосцам сухим ее приник.
Людей несчастных, исхудалых
И от лишений одичалых
Мчит по волнам зловещий бриг.
Вся эта призраков громада
Страшнее дантовского ада,
Тряпьем не скрыта нагота.
А на телах нагих и черных —
Работорговли жертв позорных —
Следы хозяйского кнута.
Пред ними дали голубые,
Вокруг — свободная стихия,
Но здесь — плавучая тюрьма.
Вот этот песню вдруг затянет,
А тот браниться злобно станет,
Хохочет тот, сойдя с ума!
Дело в том, моя подруга, что этот негритянский корабль везет живой груз — черное мясо для невольничьих рынков Бразилии. За этот товар работорговцы получат большие деньги. А поскольку за эти деньги покупается также и совесть, все молчат о путешествии быстроходного брига. Все, за исключением Кастро Алвеса, который на крыльях альбатроса парит над судном{80}.
