Ознакомительная версия.
Я взбесился:
– Вы приехали хвалить негодяя, развратника и хлыста! Вон из моего кабинета!»
Но запрос в Думе был лишь началом гучковской игры. 9 марта 1912 года во время обсуждения государственного бюджета последовало острое продолжение. Когда очередь дошла до бюджета Синода, Гучков встал и произнес знаменитую речь против Распутина, с которой и надо начать отсчет падения династии.
Он заговорил о драме, которую переживает вся страна. «В центре ее – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков».
Столыпин, монолит, поддерживавший династию, исчез. Оттого-то и прозвучала эта речь, а в ней – дерзкий вопрос Гучкова, немыслимый еще год назад, когда был жив могущественный премьер: «Какими путями достиг этот человек центральной позиции, захватил такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти?.. Вдумайтесь только, кто хозяйничает на верхах!..»
Царь был взбешен – его унизили! Он написал на докладе: «Поведение Думы глубоко возмутительно» и высказался еще определенней. Впоследствии Гучков рассказал в Чрезвычайной комиссии:
«Мне передал один из министров, что высочайше было заявлено: «Гучкова мало повесить!» Я ответил: «Моя жизнь принадлежит моему Государю, но моя совесть ему не принадлежит, и я буду продолжать бороться».
Уже после выступления Гучкова Зинаида Юсупова по просьбе своей подруги, великой княгини Елизаветы Федоровны, попыталась впервые заговорить с царицей о Распутине. В ответ она получила реплику от «соседки по крымскому поместью»: «Гучкова и Родзянко надо повесить».
В это время Родзянко подготовил доклад царю по «Тобольскому делу», где, естественно, торжествующе сообщал о доказанной вине Распутина. Просьбу Родзянко об аудиенции Николай вернул Коковцову с резолюцией: «Поведение Думы возмутительно… я не желаю принимать Родзянко» и сказал: «Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы… Постараюсь вернуться из Крыма как можно позже».
Из дневника А. Богданович: «14 марта… Завтра вся царская семья уезжает в Крым, и Распутин тоже… Печально писать, какие вкусы у царицы, если она терпит этого хлыста…»
Их ждал поезд. Впереди – белый дворец в Ливадии. Императрица прошла по перрону, не попрощавшись с провожавшими. Царь был мрачен. Он очень устал от всей этой истории.
А Распутин действительно приедет в Крым. Он будет вызван туда из Покровского шифрованной телеграммой без подписи, которую отправит Вырубова. Так Аликс еще раз докажет всем: воля императрицы превыше суждений общества.
В то время мужик жил в Покровском неторопливой сельской жизнью. Но идиллию нарушила безумная генеральша. Лохтина пришла в Покровское босиком, питаясь по дороге подаянием. Одета вчерашняя законодательница петербургской моды была пугающе – в странный белый балахон, увешанный лентами и маленькими иконками. Провожаемая изумленными взглядами крестьян, она шла по деревне, выкрикивая «Христос Воскресе!», хотя до Пасхи еще было далеко…
История ее безумия осталась в «Том Деле». В 1911 году, когда Распутин еще дружил с Илиодором, изгнанная из семьи Лохтина приехала в Царицын…
Из показаний Марии Головиной: «Из Царицына она… возвратилась в белом монашеском одеянии и босиком… Тогда я познакомилась с Илиодором, который высказался, что в духовной жизни Лохтина дошла до такой степени высоты, что ее можно благословить на «юродство»… Илиодор даже хотел отслужить по этому поводу молебен в нашем доме и благословить Лохтину на «юродство», но мать моя категорически этому воспротивилась. Тем не менее Лохтина, слыша такое мнение Илиодора, резко изменила свое поведение и стала юродствовать… Лохтину перестали пускать не только в ее квартиру в Петрограде, но и в ее собственное имение в Казанской губернии, которое она путем дарственной перевела на свою дочь… жила она исключительно подаянием…»
Теперь она стала этаким русским королем Лиром в юбке, точнее – в безумном белом балахоне. Газеты много писали о том, что Распутин свел с ума несчастную генеральшу. И Головина на следствии показывала: «Поведение Лохтиной вызывало опасение, что это может повредить отцу Григорию».
Распутин запретил ей юродствовать. Лохтина вроде бы послушалась, но продолжала постоянно кричать «Христос Воскресе!» Он так гневался при этом крике, будто чего-то боялся, и нещадно бил генеральшу.
Но при всем этом безумная Лохтина сохраняла над мужиком какую-то странную власть. И не только над ним – над Вырубовой и даже над «царями», которым осмеливалась посылать порой резкие и гневные телеграммы. Да и Муня Головина почтительно целовала у ней руку…
В начале марта 1912 года Лохтина прибыла в Покровское и явилась в дом Распутина, очередной раз взбесив хозяина криком «Христос Воскресе!» Но на этот раз генеральшу ждал жесточайший удар: она узнала о непоправимом – разрыве между Илиодором и Распутиным. «Христос» и «Саваоф» стали врагами. Мироздание рушилось. «Лохтина, обожавшая и Илиодора, и Распутина, стремилась примирить их между собой, но это ей не удалось и тяжело отразилось на ее душевном равновесии», – показала Муня в «Том Деле».
Это случилось посреди дня. На глазах изумленных односельчан разыгрался дикий эпизод. Они увидели, как жена Распутина выволокла из дома за волосы «петербургскую дамочку» и прямо на улице стала ее избивать.
Отсюда и пошли знаменитые легенды о ревнивой жене, которая вытаскивала женщин из постели мужа, выволакивала их за волосы из собственного дома… Так и должны были пересказать это газетчикам простодушные крестьяне, не посвященные в таинственный мир, который начинался за распутинскими воротами. Поверил в эту версию и следователь Чрезвычайной комиссии, пристрастно допросивший Лохтину о ее драке с женой Распутина «на почве ревности».
«Что касается ревности, то жена Распутина действительно ревновала меня (если это можно назвать ревностью), но не к мужу, а к Илиодору, которого я почитала… Что же касается драки, то драка была», – признает Лохтина в «Том Деле» и объясняет: «Как-то раз, когда Распутин находился с семьею в гостях у односельчанина, я зашла в избу к другому и, узнав здесь о большой нужде хозяев… стала настойчиво просить отца Григория подарить мне корову. Нужно сказать, что если я что задумаю… не отстану, пока не будет исполнено, что я желаю. Это было в присутствии какого-то приезжего гостя, причем я упрекнула жену Распутина в скаредности (заметим: не самого Распутина, а его жену. Он выше обыденной жизни, с ним можно говорить лишь о вечном. – Э.Р.)… По уходе гостя Распутина, упрекая меня, что я ее обличила при постороннем, схватила меня за волосы… и побила меня».
Но простодушный следователь не понял «особых отношений» жены Распутина с его поклонницами – отношений, исключавших ревность… О них рассказывает в своих показаниях чиновник Б. Алексеев – один из поклонников Распутина. Во время посещения Покровского «моя жена и жена Распутина шли по дому… и наткнулась на пикантную сцену с участием отца Григория. Моя жена ахнула и отвернулась. И тогда жена Распутина ей пояснила: «У каждого свой крест. У него – этот…»
Так что Лохтина говорила правду: ревности не было места в его доме. Но причину поведения распутинской жены она так и не поняла. Конечно, отдать свою корову русская крестьянка не могла, и обвинения в жадности по этому поводу были для нее просто смешны. Но избила она генеральшу совсем по другой причине. Идея, о которой расскажет впоследствии следователю Лохтина, – «Я решила быть верной обоим, Распутину и Илиодору» – пугала «Нашего Друга». Распутин, видимо, боялся, что хитрый Илиодор использует безумную генеральшу как лазутчицу. Ее надо было убрать из Покровского, потому-то и пришлось жене найти повод придраться и изгнать Лохтину из дома, что она и сделала.
Из показаний Лохтиной: «Я уехала от них во Флорищеву пустынь (туда был выслан Илиодор. – Э.Р.). К Илиодору меня не допускали, и я только в его передней прокричала, что приехала… Затем меня выслали, и был составлен протокол, что я нахожусь в припадке безумия».
Но она не унималась. Дома Лохтину не принимали, путь к Распутину и Илиодору был закрыт. И она решила поселиться хоть в какой-то близости к прежнему раю – рядом с монахом Макарием, духовным отцом «Саваофа», в любимом распутинском монастыре. «Я поехала в Верхотурье к отцу Макарию… Келья старца ремонтировалась, и я помещалась в небольшом чулане, дверь которого старец припер доской, положив на нее камень… Питалась я раз в сутки, получая оставшуюся от отца Макария пищу». Однако монахи не поняли ее порыва и потребовали удалить женщину из мужского скита.
Ознакомительная версия.
