— Как «побратался» твой Женька с Витей, мне Леля рассказала. Все эти интрижки умиления во мне не вызывают, а действующие лица скорее анекдотичны, это не герои романов!
— Коруша, а я тоже анекдотичен?
— Нет, ты герой романа! Ты романтик! У тебя такая же мятущаяся душа, как и у твоего любимого поэта Лермонтова. Твой любимый художник Рембрандт. Это ли не совершенство вкуса!
— Ты, Коруша, не подлизывайся, твои грехи я простил! Но не забыл. Как ты могла нанести мне такой предательский удар ножом в спину! Исподтишка! Как враг!
— Даунька, если простил, не пили, умоляю!
— Корочка, я так боюсь, а вдруг ты опять сорвёшься.
— Нет, клянусь, этого теперь не может случиться, у меня есть Гарик. Лишить сына такого отца невозможно. Даунька, ни в руках, ни в сердце у меня нет больше предательского ножа против тебя!
А случилось вот что. Весной, ещё в 1946 году, когда я ждала Леночку, моя мама ещё не приехала, а Зигуш временно пребывал в Ленинграде.
Даунька влетел в мою комнату, крепко обнял меня, звонко поцеловал в нос, объявил: «Корочка, я к тебе с очень приятной вестью, сегодня вечером в двадцать один час я вернусь не один, ко мне придёт отдаваться девушка! Я ей сказал, что ты на даче, сиди тихонечко, как мышка в норке, или уйди. Встречаться вы не должны. Это её может спугнуть! Пожалуйста, положи в мой стенной шкаф свежее постельное бельё».
Объятия крепкие и очень нежные разомкнулись, и Даунька исчез. Я не упала только потому, что окаменела.
Непреодолимое, жгучее, болезненное любопытство охватило меня, вместе со свежим постельным бельём в стенном шкафу осталась и я.
Трепет, боль и бешеный стук сердца были так сильны, а ожидание запретного, в каковое я посмела вторгнуться, слились в мощный поток нездорового любопытства — преодолеть его было немыслимо! Вдруг он ей скажет те самые слова, что говорил мне?
Но слова были другие, говорил не он, щебетала она, её слова не имели смысла.
Очень скоро понадобилось постельное бельё.
Дау открыл шкаф, из шкафа вышла я, молча, гордо подняв голову: он ей не говорил слов любви!
Я ушла из дома. Долго бродила по Воробьевке. Итак, я нарушила наш брачный пакт о ненападении. Жалела? Нет! Бродила по Воробьевке и думала, что не вернусь к Дау, уйду навсегда из этого, ставшего не моим, домом.
Вернулась очень поздно. Из гущи цветущей сирени наблюдала за окнами квартиры. Наверху горел свет, вышел Женька, видимо, Дау призвал его на помощь для очередных советов. Напрасно! Расплачиваться буду я одна!
Все окна нашего дома давно погасли. Уснул «капичник». Вероятно, очень поздно. Наконец, наверху у Дау погас свет. Теперь я могла войти в квартиру, взять самое необходимое и уехать в Харьков. Подальше от Академии наук. Как много «Лившицев» в этой системе и какая здоровая обстановка на производстве. Там настоящие люди.
Босиком, неслышно пробралась в квартиру. Хорошо, что мои комнаты внизу, лестница наверх так скрипит! Только бы его не увидеть! Пока укладывала чемодан, стало совсем светло, вдруг до боли застучало сердце: вошёл он. Босой, в ночной рубашке. Ниже склонилась, застёгивая чемодан. Нет, не могу встретить его взгляд, говорить не о чем, я в силах перечеркнуть все! Но только, только без объяснений! Стараюсь игнорировать его приход. Спокойно, замедленным движением ставлю закрытый чемодан.
Заговорил он:
— Вижу, закусила удила всерьёз? Ты куда собралась? — У меня свои планы.
— А ребёнок?
— Он уедет со мной.
— Ты не просишь прощения?
— Разве можно такое простить?
— А ты попробуй, черт возьми! Человек, совершивший бестактность, должен просить прощения!
— Даунька, я сама себе это простить не могу!
Неудержимым потоком беззвучно хлынули слезы. Заключив меня в объятия, он сказал:
— Глупенькая ты моя дурочка, ты самая драгоценная, я не могу тебя разлюбить! Когда ты, наконец, поймёшь, что ты для меня значишь! Скажи, что подобное никогда не повторится!
— Даунька, это не может повториться: второй раз пережить такое нельзя! Немыслимо!
— Ты противоречишь здравому смыслу. Я уверен, ты меня любишь, в моих объятиях ты вся трепещешь, ты мне ничего не жалеешь, все лучшее подсовываешь только мне! И вдруг ты пожалела для меня какую-то чужую, совсем тебе не нужную девушку. Где логика? Ведь ты не можешь желать мне зла, если я стал преуспевать у девушек, ты должна радоваться моим радостям, моим успехам! Я так боялся жениться. Я, вероятно, плохой муж, но врать, что-то придумывать я не умею и не хочу, пойми, это просто омерзительно! Я ничего дурного не делаю, у меня нормальное влечение к красивым женщинам, не в ущерб тебе, в тебя я влюблён навек, я полностью принадлежал только тебе целых двенадцать лет. Это ли не верность? Ты появилась слишком поздно, в мои двадцать семь лет, все двенадцать лет ты олицетворяла для меня всех женщин мира! О других, разных я только болтал, а сейчас пришло время, я очень хочу изучать на деле, как устроены другие женщины. Помни, не в ущерб тебе, не в ущерб нашей любви. Но как тебе могло прийти в голову уехать?
— Дауличка, милый мой, прости, прости меня, я раскаиваюсь, я больше никогда не посмею посягнуть на твою свободу и никогда не вмешаюсь в твои интимные дела.
А некоторое время спустя он спросил: «Коруша, я могу располагать своей половиной квартиры?» — «Да, конечно, я буду оставлять ужин на двоих и уходить».
В середине лета талия исчезла, уходить на несколько часов стало трудно. Я запиралась у себя внизу, моя спальня под кабинетом Дау, его окно над моим. Тогда против нашего дома не было жилых домов. И Дау не имел привычки задёргивать штору вечером. Его окно открыто, сноп света золотит верхушки липы, стройные молодые побеги липы смотрят в открытое окно Дау, шелковистые молодые листья нежно шелестят, они все видят. Не отрываясь, пристально и напряжённо я смотрю на освещённую макушку липы. О, как я ей завидую, я изучаю её движения, хочу понять, о чем говорят её листья?
Я так жадно жду, чтобы закончился этот танец листьев, так вызывающе золотящихся в снопе электрического света, момент — и все погружается в ночной мрак.
Этот момент приносит невыразимое облегчение и даже счастье! Вместе со светом гаснет буря «примитивных» чувств. Щёлкает английский замок: она ушла.
Оцепенение исчезает: там, наверху, акт любви окончен. Дау дома, он со мной, он мой! Очень скоро у меня будет его ребёнок. Несмотря ни на что, я выбрала хорошего отца для своего ребёнка: он чист и честен не только в науке, но и в жизни, он говорит то, что думает, а его слова никогда не расходятся с делом. Перед сном погружаюсь в сказочно счастливые времена своей жизни, когда отселился Женька, и мы с Дау остались вдвоём на всю нашу роскошную пятикомнатную квартиру, тогда ещё даже Зигуш не селился у нас со своей страстной любовью к чужой жене. Фантастически счастливые времена!
