Ознакомительная версия.
Все окончательно встало на свои места после выступления перед сотрудниками директора ЦРУ Гейтса, подчеркнувшего, что «человеческий фактор» остается основным в деятельности американской внешней разведки. А ведь был шанс хотя бы несколько притупить этот фактор, возможно, выработать новые правила поведения на разведполе. Но мяч оказался не в наших руках.
Еще раз убедился в этом во время своей поездки в США в ноябре 1991 года. Уже будучи директором Центральной службы разведки, принял участие в семинаре американо-советской рабочей группы по проблемам стратегической стабильности. С американской стороны во встрече участвовали ряд руководителей Госдепартамента, заместитель министра обороны П. Вулфовиц и его коллеги из руководства Пентагона, включая тогда еще заместителя председателя Комитета начальников штабов генерала Шаликашвили, некоторые высшие представители Совета национальной безопасности и, что было самым важным для меня, Фриц Эрмартс – председатель Национального совета разведки ЦРУ. Директор ЦРУ предпочел на том этапе со мной не встречаться, и это тоже воспринималось как определенный сигнал.
Выступая на встрече, я сказал о том, что существует большое поле совпадающих интересов для разведок двух стран – в противодействии международному терроризму, наркобизнесу, организованной преступности. Остановился и на конкретных способах осуществления такого сотрудничества: обмене развединформацией, разработке и осуществлении совместных мероприятий по предотвращению или розыску и задержанию исполнителей преступных акций, взаимодействии в пресечении распространения ядерного, химического и биологического ОМУ, а также незаконной торговли оружием.
Сказал и о «правилах поведения», среди которых назвал отказ от методов насилия (похищения отдельных лиц, принуждения к сотрудничеству), психотропных препаратов. Заявил, что формы и методы разведработы должны отвечать принципам гуманности, уважения прав человека и достоинства личности. Меня внимательно выслушали, но никакого конкретного ответа на свои предложения я не услышал.
Шанс был и потому, что во многом менялись настроения людей в нашей службе. Непосредственное влияние на них, несмотря на инерционность мышления наших западных партнеров, не мог не оказать отход от статичной идеологизированной модели международных отношений. Сохранение в неприкосновенности всего того, что было во время холодной войны, неминуемо привело бы нашу внешнюю разведку к невостребованности и в конечном счете к самоликвидации.
Но дело было главным образом не в стремлении «самосохраниться». Во внешней разведке работали люди, отлично осознающие смысл перемен, происходящих за ограждениями, которые отделяют штаб-квартиру СВР в Ясеневе от остальной части страны. Да, были и те, кто жил старым, даже мечтал о возврате тех времен, когда КГБ занимал одно из важнейших мест в руководстве страной. Но таких было меньшинство. Большинство приветствовало перемены, расширение демократии, отказ от идеологической зашоренности.
Абсолютно беспочвенны примитивные суждения о «молчаливом неприятии» основной частью сотрудников СВР отхода от тоталитаризма в России, об «устойчивом консерватизме» или «профессиональной конфронтационности» разведчиков – а в начале 90-х годов об этом упорно твердили в ряде средств массовой информации.
Мои новые коллеги не раз с болью говорили о том, что разведка больше, чем любая другая структура, пострадала в сталинские времена. В 1937-м были репрессированы, расстреляны практически все работники зарубежных резидентур, почти все руководители в Центре. Основной костяк ныне работающих во внешней разведке не имеет ничего общего ни по своим настроениям, ни по своей профессиональной подготовке с менталитетом и уровнем некоторых «партийных назначенцев» в службу после этих репрессий и расстрелов.
Характерно, что руководитель архивного подразделения СВР по своей инициативе принес мне некоторые дела работников тех времен, как бы демонстрируя ту пропасть, которая отделяла нынешних сотрудников разведки от таких «назначенцев».
Несколько томов составляли дело «Захара» – псевдоним Амаяка Захаровича Кобулова. В деле значилось, что он окончил пять классов, курсы счетоводов, работал счетоводом на заводе, производящем бутылки для розлива боржоми, потом стал бухгалтером в НКВД Грузии, который в то время возглавлял Берия. Здесь и началась его головокружительная карьера – в 1940 году Кобулов был назначен резидентом в Берлин.
Меня заинтересовали эти тома и по другим соображениям. Как известно, много писалось о том, что Сталин не верил в возможность нападения Германии на СССР летом 1941 года, считая все поступающие сигналы об этом дезинформацией Англии. Оказывается, были и другие источники, которые убеждали Сталина в «ложности» таких сигналов.
В деле «Захара» находится, по-видимому продиктованное Кобуловым, донесение в Центр о вербовке Берлингса (псевдоним «Лицеист») – представителя одной из газет Латвии в Берлине. Это донесение, датированное 21 августа 1940 года, говорит само за себя:
«В одном из ресторанов Берлина я, «Лицеист» и «Философ» (один из оперработников берлинской резидентуры. – Е. П.) затронули вопрос о новом государственном строе (в странах Балтии. – Е. П.). «Лицеист» хотя и молодой, но очень культурный, образованный человек. Он сказал, что всецело поддерживает стремление советской власти, направленное на освобождение трудящегося человечества. После общего разговора я поставил перед ним вопрос о его дальнейших перспективах. «Лицеист» ответил, что он сам не знает, так как у него незаконченное высшее образование, русский язык знает весьма слабо, следовательно, ему будет очень трудно учиться в Советском Союзе. Весь вопрос упирается в материальные средства.
Он, как корреспондент латвийской газеты, с 01.10.40 освобождается от своих обязанностей, таким образом лишается источника существования. Тогда я сказал, что мы его поддержим, если он нам поможет, подчеркнув, что связь с ним должна носить тайный характер. Для выполнения наших заданий «Лицеист» должен остаться в Германии.
«Лицеист» был удивлен таким предложением, высказал опасения за свою жизнь, если узнают немцы… Я его успокоил и обещал в случае необходимости обеспечить выезд из Германии. Что касается опасения за расшифровку, предложил ему не болтать о связи с нами, даже своей жене. После некоторых колебаний «Лицеист» согласился. Хочу отметить, что «Философа» беру потому, что «Лицеист» плохо говорит по-русски, а я тоже не блещу немецким. «Философ» и я обоюдно разъясняем».
Читая этот примитивнейший рассказ о вербовке, я подумал о том, насколько огромен тот путь, который прошла наша разведка с тех злополучных годов – конца 30-х – самого начала 40-х – до сегодняшних дней.
Ознакомительная версия.
