с которым бы я не согласился. Нет, в жизни такого не бывает, а в книге это есть. Должно же быть хоть где-то, не так ли, шакирд?
Что-то не позволяло ему оттолкнуть доктора или посмеяться над ним, что-то искреннее, трогательное, мудрое не по-житейски было в словах и в облике несчастного Шарифова.
— У меня умерла мама, — продолжал он. — Ах, шакирд!.. Этого тоже не бывает в жизни, чтобы печать страданий вдруг сошла с лица человека. Но я видел, как разгладилось у нее лицо с последним ее вздохом… и какое же доброе, счастливое было лицо у моей мамы! — Он подшмыгнул носом, дрогнул озябшим телом и вдруг засмеялся, как будто его проняло счастливой дрожью. — Я знал, я знал, что увижу на ее лице радость! Но вот что я вам скажу… вы ищите, ищите тоже, а когда найдете, то между вами и людьми наступит согласие. Конечно, такого не бывает в жизни, это только у меня, потому что я в каком-то смысле не безумец, каким я был прежде… А вы не боитесь прошлого? О, прошлого надо бояться, потому что вы его знаете. А будущее… что вы о нем знаете? Ничего. Вот и не бойтесь будущего. И вперед, вперед!
Габдулла приостановился, чтобы, улучив момент, предложить доктору пойти домой. Но доктор шел себе, шел и продолжал говорить, совсем не замечая, что он один. Навстречу ему продвигался тучный, грозный в своих ремнях пристав. Он поклонился приставу с непринужденной почтительностью и пошагал дальше. Он как будто замерзал на ходу и уже чувствовал тепло и отраду последних счастливых сновидений.
То нервическое, разухабистое веселье, которым начался новый год, не стихало и потом, когда истек уже январь и начал отсчитывать день за днем сырой и холодный февраль.
Шла предвыборная кампания, вся какая-то хмельная, крикливая и сумбурная. Весь город — точно погребок, где пьют вино и удачливый шулер, и тоскующий юноша, и плебей, и валяющий дурака аристократ, и проститутка, и впервые забредшая сюда с милым своим робкая девушка. К вечеру улицы стремительно пустели: обыватель скрывался за крепкими запорами, пьяных растаскивали по участкам, и на улицах тем заметней были умножившиеся за эти дни стражники. Они, впрочем, тоже были хмельны — охотой.
Однажды днем, не только не таясь, а маршем пройдя через площадь, тридцать стражников, тридцать первый — командир, взошли на широкое крыльцо публичного присутствия и протопали в зал, где происходило предвыборное собрание. А через минуту-другую из тех же дверей хлынула перепуганная публика, рассыпалась по переулочкам, поускакала на извозчичьих санках. Пусто! Тишина! В донесении пристава губернатору говорилось потом: дескать, социал-демократы в своих речах порицали правительство и кабинет министров и восхваляли вооруженную борьбу, так что пришлось ввести стражников, после чего публика очистила помещение.
А стражники, по слухам, тотчас же твердым маршем направились на кожевенный завод, где второй день бастовали рабочие. Говорили, что и на мельнице, и в мастерских Винклера тоже клубятся неприятные события. О типографии никто ничего похожего не говорил. И тем неожиданней была забастовка издательских рабочих. Случайно или нет, но пришлась она на одно время с забастовкой механиков Винклера и рабочих депо.
Сашка Гладышев встретил Габдуллу в воротах и оповестил, что они бастуют, пришли, как и положено, к семи утра, но работу никто не начинал. И, незлобно смеясь, сказал:
— Дядя Гариф и Ицхак ходят с тряпочками, протирают станки — видимость создают для хозяина.
— А знает Камиль-эфенди?
— Знает! — весело ответил Сашка. — Был и тут же ускакал куда-то. Небось за стражниками.
Его слова неприятно задели Габдуллу.
— Ну, ты брось болтать.
Камиль никогда не обратится-за помощью к полиции, это как день ясно, но если вдруг сама она нагрянет… За пазухой у Габдуллы была рукопись «Царь-Голода», только вчера законченная. Он принес ее, чтобы почитать Камилю. А Камиля нет. Он почувствовал такую слабость, такую тоску, что готов был опуститься на снег и заплакать. Предвестье ли разъединения, намек ли на одиночество почудился ему в минуту внезапного смятения? Или страх? Нет, страха не было.
Он молча прошел в контору, разделся, сел к столу и потрогал чайник. Чайник был чуть теплый, но разогревать он не стал, налил чашку и выпил. Глянув на небрежно повешенное пальто, он увидел, что из внутреннего кармана торчит рукопись. Он встал, чтобы взять рукопись и спрятать в стол. Но тут ворвался Камиль: распаренный, с изумленными глазами, шуба раскрыта, шапка съехала набок.
— А-а! — вскричал он с какою-то жадной радостью. — Ты уже знаешь?.. Канальи!
— Где ты был? — тихо спросил Габдулла.
— Где я был! Да тут же, как узнал, помчался, чтобы… — Он с маху сел на диван, в шубе, в шапке, сказал, как бы удивляясь себе: — А нигде я не был! Сел и помчал по площади, доехал до пристани… вот и все. Что они говорят? — спросил он резко. — Что у них, петиция или… что, что у них?
— Я не знаю. Могу только догадываться.
— Как я понимаю, можешь догадываться о большем, чем я.
— Может быть, и так.
В дверь постучали, вошел Сафи, за ним — Сластин, русский печатник. Вид у них был торжественный, сурово-спокойный.
— Мы принесли вам петицию, — сказал Сафи. — Под нею все наши подписи. Те, чьих подписей нет, не причастны.
— Так подайте, чего стоите, — потребовал Камиль с хозяйской усмешкой.
Сафи положил бумагу на стол. Камилю пришлось бы встать, чтобы взять бумагу. Однако он так и остался сидеть. Наконец выдержал паузу и твердо проговорил:
— К сожалению, милостивые государи, ваших требований удовлетворить не могу. Я все сказал, все!
Сафи и Сластин молча повернулись и вышли, без стука притворив за собой дверь. Габдулла притянул к себе листок и стал читать.
— Не смей! — глупо крикнул Камиль.
Не обращая внимания, Габдулла прочитал все, затем сказал:
— Я не вижу в этих требованиях ничего излишнего.
Камиль то ли крикнул, то ли всхлипнул, вскочил с дивана и кинулся к двери. Габдулла слышал, как он простучал по ступенькам, а через минуту увидел в окно: большой, сизый от инея жеребец рванул от подъезда, и Камиля откинуло к легкому плетеному задку саней. «Куда он опять? — с жалостью подумал Габдулла. — Впрочем, пусть охладится». И он подумал еще о том, что, будь его воля, он перенес бы эту забастовку на некий поздний срок. Как жаль, что именно сейчас свалилось на Камиля этакое; мало того, что он под следствием.
Спасения от суда он искал где только мог: советовался с врачами — решить спор о его возрасте с помощью медицинской экспертизы. Ему отвечали: точного
