– Это твоя?!
После секундного размышления Иван Сергеевич отвечал:
– Если родная мать говорит мне, что моя – значит моя.
– Отвези ее в Париж – там все граждане. Позаботься о ее воспитании, – посоветовала она ему.
Я уверена, что поступить так было всего удобнее в видах самой Варвары Петровны, потому что с удалением этого ребенка за границу удалялась возможность помехи для той блестящей партии, о которой она мечтала для Ивана Сергеевича.
Но не так легко, как она думала, отнесся к своей обязанности отца сам Иван Сергеевич.
Иван Сергеевич Тургенев. В записи А. А. Фета:
Вернувшись в Спасское, я узнал следующее: у прачки была девочка, которую вся дворня злорадно называла барышней, и кучера преднамеренно заставляли ее таскать непосильные ей ведра с водою. По приказанию моей матери девочку одевали на минуту в чистое платье и приводили в гостиную, а покойная мать моя спрашивала: «Скажите, на кого эта девочка похожа?» <…> Все это заставило меня призадуматься касательно будущей судьбы девочки; а так как я ничего важного в жизни не предпринимаю без совета мадам Виардо, то и изложил этой женщине все дело, ничего не скрывая.
Иван Сергеевич Тургенев. Из письма Полине Виардо. Москва, 21–27 июля 1850 г.:
И чтобы начать с чего-то необычайного и неожиданного, скажу вам, что я обнаружил здесь – догадайтесь что? – мою дочку, 8 лет, разительно на меня похожую. Не могу описать вам ощущения, которое вызвал во мне ее вид – представьте себе, что я даже не припоминаю черт лица ее матери – говорю это нисколько не преувеличивая, – откуда же такое сходство, в котором должна была бы запечатлеться взаимная любовь? Глядя на это бедное маленькое создание (я попросил слугу матери привести ее на бульвар, где встретился с ней как бы невзначай), я почувствовал свои обязанности по отношению к ней – и я их выполню – она никогда не узнает нищеты – я устрою ее жизнь как можно лучше. Если б у меня была – не скажу малейшая привязанность к ее матери, если б я хоть немного знал ее (она еще жива, но я не решился ее навестить), думаю, что я почувствовал бы нечто совершенно иное к этому бедному ребенку, который в полной растерянности стоял передо мной. Она, вероятно, догадывалась, кем я ей прихожусь. Можете себе представить, какое тягостное впечатление произвела на меня эта встреча, все, что я передумал, какие мысли пришли мне в голову… О! боже мой, теперь я чувствую, как обожал бы я ребенка, чье личико напоминало бы мне черты любимой женщины… Это сходство… Отчего это сходство? Какая насмешка! Глядя на нее, я словно видел себя в ее возрасте – в ее чертах узнавал собственное лицо в детстве, насколько можно знать собственное лицо – и все же, как это возможно? В этом есть что-то, невольно меня пугающее. Право, это нечто вроде преступления… да так оно и есть. При рождении (в мае 42 года) ей дали русское имя Палагея (Пелагея), которое обычно переводят как Полина. Она кажется очень смышленой. Моя мать некоторое время держала ее при себе и отослала незадолго до моего приезда. Я этим был доволен, потому что ее положение в доме моей матери было ужасно ложным. Скажите мне, что вы обо всем этом думаете и что я должен сделать – я хочу отдать ее в монастырь, где она пробудет до 12 лет – там и начнется ее воспитание. Мне хотелось бы, чтобы вы дали мне совет – я буду так счастлив ему последовать.
Иван Сергеевич Тургенев. В записи А. А. Фета:
Справедливо указывая на то, что в России никакое образование не в силах вывести девушек из фальшивого положения, мадам Виардо предложила мне поместить девочку к ней в дом, где она будет воспитываться вместе с ее детьми.
Олимпиада Васильевна Аргамакова:
Известно, что он был прекрасным отцом во всю свою жизнь, дал девочке хорошее воспитание, а по окончании ученья поместил ее возле себя, у Виардо, в семье которой уже жил сам.
Афанасий Афанасьевич Фет:
С особенною улыбкою удовольствия Тургенев вслушивался в чтение пятнадцатилетней девушки, с которою он тотчас же познакомил меня как с своей дочерью Полиною. Действительно, она весьма мило читала стихи Мольера; но зато, будучи молодым Иваном Сергеевичем в юбке, не могла предъявлять ни малейшей претензии на миловидность.
– Колина! – спросил Тургенев девушку. – Неужели ты ни слова русского не помнишь? Ну как по-русски «вода»?
– Не помню.
– А «хлеб»?
– Не знаю.
– Это удивительно! – восклицал Тургенев. <…>
– Заметили ли вы, – спросил Тургенев, – что дочь моя, русская по происхождению, до того превратилась во француженку, что не помнит даже слова «хлеб», хотя она вывезена во Францию уже семи лет.
Иван Сергеевич Тургенев. Из письма Е. Е. Ламберт:
Я довольно много видел мою дочь в последнее время и узнал ее. При большом сходстве со мною, она натура совершенно различная от меня. Художественного начала в ней и следа нет. Она очень положительна, одарена характером, спокойствием, здравым смыслом: она будет хорошая жена, добрая мать семейства, превосходная хозяйка. Романтическое, мечтательное все ей чуждо. У ней много прозорливости и безмолвной наблюдательности. Она будет женщина с правилами и религиозная… Она, вероятно, будет счастлива… Она меня любит страстно, но она будет любить немногих.
Олимпиада Васильевна Аргамакова:
Потом он выдал ее замуж, дав в приданое несколько тысяч франков.
Елена Ивановна Апрелева:
Однажды в Париже, войдя днем в кабинет Тургенева, я застала у него даму, очень полную и высокую, с круглым, чисто русским лицом, господина с обликом французского капиталиста и двух детей, от 3-х до 6-ти лет: мальчик и девочка.
– Дочь моя, зять и внуки, – заметил Иван Сергеевич своим ровным ленивым голосом, представляя меня поднявшейся с дивана даме и ее семье. <…>
Кроме русского лица да голоса слегка нараспев, ничто не выдавало ее происхождения. России она, конечно, не помнила.
Николай Васильевич Берг (1823–1884), поэт и переводчик:
В Москве жил в это время (1851 г. – Сост.) дядя Ивана Сергеевича, Петр Николаевич Тургенев <…>. Недурное имение давало ему возможность жить довольно открыто и собирать к себе по вечерам, в иные дни, кружок знакомых, – более всего видной и хорошо устроенной молодежи. Делалось это для двух взрослых дочерей. <…> На этих вечерах иногда присутствовала его племянница, Елизавета Алексеевна Тургенева, девушка 15–16 лет, сирота. <…> В числе прислуги Елизаветы Алексеевны находилась дворовая девушка Феоктиста, которую все по тогдашним обычаям называли Фетисткой. В первую минуту в ней не усматривалось ничего ровно: сухощавая, недурная собою брюнетка – и только. Но чем более на нее глядели, тем более отыскивалось в чертах ее продолговатого, немного смуглого личика чего-то невыразимо привлекательного и симпатичного. Иногда она так взглядывала, что не оторвался бы… Стройности она была поразительной, руки и ноги у нее были маленькие; походка гордая, величественная. <…>
