Ознакомительная версия.
Девчонки остались в памяти. И рыжий детина, в куртке с закатанными по локоть рукавами, в черных высоких башмаках со шнуровкой, разгоряченный потасовкой, но деловой, сосредоточенный, выкручивающий тонкую девичью ручонку, прикладом автомата норовя побольнее задеть живое тело под мешковатым балахоном. «Мы будем расстреливать даже девятилетних девочек, если они будут нападать на стражей», — сказал один из хранителей исламского правосудия. Как говорится, и тезис, и иллюстрация.
Город тяжело погрузился в пучину гражданской смуты, ночных арестов, расстрелов, избиений, пыток. «Расстреляны... враги Ирана и ислама... слуги империализма... отступники от ислама... враги народа и ислама...» — десятки фамилий ежедневно публикуются в газетах и еще сотни остаются безвестными.
Моджахеды отвечают террором на хомейнистский террор.
Поздно вечером 28 июня 1981 года раздался глухой мощный удар в районе площади Бахарестан, рухнуло от взрыва двухэтажное здание, содрогнулись окрестные дома. Под обломками здания было погребено около сотни активистов хомейнистской Исламской республиканской партии и ее генеральный секретарь аятолла Бехешти. Был Бехешти восходящей звездой исламской революции и, пожалуй, ее закулисным дирижером. Если в Хомейни есть что-то загадочное, уходящее корнями в седую исламскую старину, в мифические времена пророков, бунтарей, ересиархов, вселенских злодеев, то Бехешти связывали с исламом тюрбан, борода и великолепное умение использовать религию в политике. Аятолла провел семь лет в Гамбурге, был имамом тамошней мечети, занимался в шахском Министерстве образования изданием учебников. Водились за Бехешти темные дела в тот период, какие-то махинации с финансами. Свидетелей не осталось. Вскоре после революции посадили в тюрьму заместителя шахского министра образования Фарсу, приговорили ее к нескольким годам заключения, а затем вдруг расстреляли. Утверждали люди, что Фарса пыталась сообщить властям что-то важное о Бехешти. Аятолла был величественно обаятелен, говорил мягким, берущим за душу баритоном, гипнотизировал собеседников умным, проницательным взглядом.
Ахнула бомба, заложенная в мусорную корзинку, рухнули стены и потолок, и в кромешной тьме, средь битых кирпичей кончил свои дни человек, который уверенно шел к верховной власти. Под утро откопали в руинах мужскую ногу в щегольском полуботинке, и все, знавшие аятоллу, удостоверили, что это его нога. Прошла по газетам фотография: стоит измызганный человек и держит в вытянутой руке для удобства фотографов эту ногу. Днем и ночью копали развалины, достали останки семидесяти двух человек (ровно по числу шиитских мучеников, погибших в 681 году при Кербеле вместе с имамом Хуссейном) и прекратили счет, дабы не ослаблять символики. С этого времени буквы заголовка газеты «Исламская республика» стали печататься в красном обрамлении, в стекающих каплях крови.
Очень быстро установили и преступника — тайно проникшего в ряды охраны моджахеда Колахи, объявили его розыск. Многим показалось подозрительной эта быстрота. Было еще одно странное обстоятельство, которое впоследствии благочестиво объявляли Божьим промыслом. Дело в том, что ровно за пять минут до взрыва помещение покинули председатель исламского меджлиса Рафсанджани и два его ближайших сподвижника — Раджаи и Бахонар. Версия о Божьем промысле не вызывала бы особых сомнений (все в воле Аллаха!), не будь Рафсанджани основным соперником Бехешти.
Темна иранская политика, грани дозволенного в ней расплывчаты, ложь не считается грехом, взятие заложников и убийство входят в набор допустимых приемов, крови шииты не боятся. На кого возведена напраслина — то ли на Колахи, то ли на Рафсанджани — история, видимо, никогда не рассудит. Бехешти ушел в иной мир, Колахи исчез, Рафсанджани правит страной. Не погибни Бехешти, пожалуй, на свете не стало бы Рафсанджани.
Наша работа продолжалась, несмотря на воздушные тревоги, стрельбу в городе, взрывы, угрозы нападения на посольство.
В Москве действовала специальная комиссия Политбюро ЦК по Ирану во главе с Л.И. Брежневым. В нее входили
Ю.В. Андропов, Б.Н. Пономарев, Д.Ф. Устинов. Более полномочного органа в Советском Союзе быть не могло. Комиссия нуждалась в информации.
Каждый день проводились встречи с источниками. В кромешной тьме кто-то из работников выходил в замерший город, ехал по пустынным улицам, шел пешком, отыскивал заветную дверь, за которой его ждал наш помощник, или же поднимал в условном месте какой-то бросовый предмет — смятую сигаретную упаковку, старый молочный пакет— и извлекал оттуда предназначенное для него сообщение. Надо было не только убедиться в отсутствии наблюдения, но и не попасть на глаза патрулям стражей исламской революции или исламских комитетов. Время было такое, что патрули стреляли и лишь потом спрашивали: «Кто идет?»
Очень хорошо проявили себя в этих условиях работавшие в резидентуре армянин, азербайджанец, узбек и туркмен — умелые, самоотверженные, преданные нашему делу люди. Они одевались, как местные жители, говорили на их языке, полностью сливались с толпой. (Один из них, Давлат, в дальнейшем работал в Афганистане. Афганская армия в то время пополнялась методом «отлова»: солдаты внезапно оцепляли какой-то район и насильно забирали всех мужчин призывного возраста. Давлат дважды становился жертвой «отлова», доставлялся на призывной пункт и лишь благодаря вмешательству официальных советских представителей не оказывался на передовой с автоматом в руках. Давлат мог бы стать прекрасным нелегалом.) Что ни вечер, кто-то из моих товарищей работал в городе. Человек уходит один, время его возвращения рассчитано, отработаны условности, с помощью которых он должен сообщить резиденту об исходе операции. Это может быть, к примеру, телефонный звонок его жены своей приятельнице в посольство на заранее оговоренную тему.
Хорошо, когда работаешь сам, когда чувствуешь ответственность только за самого себя и полагаешься на свой опыт, свою голову. Ответственность за товарищей — это тяжелейшее бремя, и нет средства отвлечься от постоянного беспокойства за того, кто сейчас в городе. Проходит обусловленное время, сигнала о благополучном завершении операции нет— беспокойство нарастает, мешает читать, думать, разговаривать. Мне неизвестно более напряженное состояние, чем ожидание возвращения своего товарища с операции.
Наши операции не всегда завершались удачно. Мой заместитель Владимир Г. установил и развивает контакт с иностранным бизнесменом. Поступающая информация существенного интереса не представляет, но наша служба приучена смотреть в будущее. Иностранец молод, хорошо образован, стремится заработать, не уклоняется от контакта с советским человеком и явно заинтересован в том, чтобы этот контакт оставался конфиденциальным. Отношения, по нашей оценке, складываются удовлетворительно, и есть надежда приобрести помощника, который может быть полезен службе на долгие годы и в других регионах. Мы не спешим. Каждая встреча анализируется, в беседы вводятся проверочные элементы, создаются как бы случайные проверочные ситуации. Знакомый Владимира чист, хотя до установления с ним нужных отношений потребуются еще проверки.
Ознакомительная версия.
