— Здесь, при этой обстановке, неудобно давать вам, господа, подробную мотивировку нашей экспертизы. Везите труп, мы еще раз осмотрим его подробно, произведем вскрытие, и тогда — всем вам будет ясно.
Толпа глухо шумела.
Народ все прибывал и прибывал. Несмотря на увещания полиции, нас страшно теснили.
В ту минуту, когда труп еще лежал на мостовой, к нему протиснулся горбун. Это был крохотного роста урод-человек.
Огромная голова, чуть не с полтуловища, над которой безобразным шатром вздымалась копна рыже-бурых волос. Небольшое, в кулачок, лицо. Один глаз был закрыт совершенно, другой — представлял собой узкую щелку, сверкавшую нестерпимым блеском. Лицо его, точно лицо скопца, было лишено какой бы то ни было растительности. Несуразно длинные, цепкие руки, одна нога — волочащаяся, другая — короткая. Огромный горб подымался выше безобразной головы.
Это подобие человека внушало страх, ужас, отвращение.
— Куда лезешь? — дал на него окрик полицейский чин.
— Ваши превосходительства, дозвольте взглянуть на упокойницу! — сильным голосом, столь мало идущим к его уродливо-тщедушной фигурке, взволнованно произнес страшный горбун.
На него никто из властей не обратил внимания.
Никто, за исключением Путилина. Он сделал знак рукой, чтобы полицейские не трогали горбуна, и, впиваясь в лицо его, мягко спросил:
— Ты не знал ли покойной, почтенный?
— Нет... — быстро ответил урод.
— Так почему же ты интересуешься поглядеть жертву?
— Так-с... любопытно... Шутка сказать: перед самой церковью и вдруг эдакое происшествие.
Путилин отдернул покрывало-холст, которым уже накрыли покойницу.
— На, смотри!
— О, Господи!.. — каким-то всхлипом вырвалось из груди урода-горбуна.
Мы долго — с врачом-товарищем — возились над трупом.
Когда его раздевали, из-за пазухи простенькой ситцевой кофточки выпала огромная пачка кредитных билетов и процентных бумаг.
— Ого! — вырвалось у судебного следователя. — Да у бедняжки — целое состояние... Сколько здесь?
Деньги были сосчитаны. Их оказалось сорок девять тысяч семьсот рублей.
Путилин все время ходил нервно по комнате.
— Ну, господа, что вы можете сказать нам? Кто она? Что с ней?
— Девушка. Вполне целомудренная девушка. Повреждения, полученные ею, не могли произойти ни от чего иного, как только от падения со страшной высоты.
— Но лицо-то ведь цело?
— Что же из этого? При падении она грохнулась навзничь, на спину.
Путилин ничего не ответил.
Следствие закипело.
Было установлено следующее: в семь часов утра (а по другим показаниям — в шесть) прохожие подбежали к стоявшему за углом полицейскому и взволнованно сказали ему:
— Что же ты, господин хороший, не видишь, что около тебя делается?
— А что? — строго спросил тот.
— Да труп около паперти лежит!
Тот бросился и увидел исковерканную мертвую девушку.
Дали знать властям, Путилин — мне, а остальное — вы знаете. Вот и все, что было добыто предварительным следствием. Те свидетели, которые первыми увидели несчастную девушку, были подробно допрошены, но из их ясных, кратких показаний не пролился ни один луч света на это загадочное страшное дело.
Правда, один — добровольно явившийся — свидетель показал, что, проходя после поздней вечеринки по Сенной, он слышал женский крик, в котором звучал ужас.
— Но, — добавил он, — мало ли кто кричит жалобно в страшные темные петербургские ночи. Я думал, так, какая-нибудь гулящая ночная бабенка. Много ведь их тут по ночам шляется. Сами знаете: место тут такое... Вяземская лавра... Притоны всякие.
— А в котором часу это было?
— Да так примерно в пять утра, а может — позже.
Весть о происшествии быстро облетела Петербург.
Толпы народа целый день ходили осматривать место страшного случая.
Целая рать самых опытных, искусных агентов, «замешавшись» в толпе, зорко приглядывалась и внимательно прислушивалась к лицам толпы и к их открытым речам.
Устали мы за этот день анафемски! С девяти часов утра и до восьми вечера были на ногах.
В девять часов мы сидели с Путилиным за ужином.
Лицо его было угрюмое, сосредоточенное. Он не притронулся к еде. — Что ты думаешь об этом случае? — вдруг спросил он меня. — А я, признаюсь, этот вопрос только что хотел задать тебе. — Скажи, ты очень внимательно осмотрел труп? Неужели нет никаких знаков насилия, борьбы?
— Никаких.
— Нужно тебе сказать, дружище, — задумчиво произнес Путилин, — что этот случай я считаю одним из самых выдающихся в моей практике. Признаюсь, ни одно предварительное следствие не давало в мои руки так мало данных, как это.
— Э, Иван Дмитриевич, ты всегда начинаешь с «заупокоя», а кончаешь «заздравием»! — улыбнулся я.
— Так ты веришь, что мне удастся раскрыть это темное дело?
— Безусловно!
— Спасибо тебе. Это придает мне энергии.
— Темно... темно, — тихо бормотал он сам про себя.
Мой друг опять погрузился в раздумье.
Он что-то начал чертить указательным пальцем по столу, а затем вдруг его лицо на еле уловимый миг осветилось довольной улыбкой.
— Кто знает, может быть... да, да, да...
Я знал привычку моего друга обмениваться мыслями с самим собой и поэтому нарочно не обращал на него ни малейшего внимания.
— Да, может быть... Попытаемся!
Он встал и, подойдя ко мне, спросил:
— Хочешь следить за всеми перипетиями этого дела?
— Что за вопрос!
— Так вот, сегодня ночью тебе придется довольно рано встать. Ты не посетуешь на меня за это? И потом — ничему не удивляйся. Я, может быть, привезу тебе маленький узелок.
Я заснул как убитый, без всяких сновидений, тем сном, которым спят люди измученные, утомленные.
Меня разбудил громкий голос Путилина:
— Вставай, вот и я!
Я протер глаза и быстро вскочил с постели.
Передо мной стоял рваный золоторотец. Худые, продранные штаны. Какая-то бабья кацавейка... Вокруг шеи обмотан грязный гарусный шарф. Дико всклокоченные волосы космами спускались на сине-багровое лицо, все в синяках.
Я догадался, что передо мною — мой необыкновенный друг.
— Ступай! — отдал я приказ лакею, на лице которого застыло выражение сильнейшего недоумения.
— Постой, постой, — улыбаясь, начал Путилин, — ты не одевайся в свое платье, а вот не угодно ли тебе облачиться в то, что я привез в этом узле.
И передо мною появились какие-то грязные лохмотья вроде тех, которые были на Путилине.
— Что это?
— А теперь садись! — кратко изрек Путилин. — Позволь мне заняться твоей физиономией. Она слишком прилична для тех мест, куда мы
