Ознакомительная версия.
Тем не менее, аргументация, эксплуатирующая субъективный гипотетический образ мудреца, поднявшегося выше уз жизни и смерти, не имеет под собой серьезной доказательной основы. Совсем напротив, Конфуций был не вышедшим за пределы дольнего бытия мудрецом, а, насколько это от него зависело, мудрецом мира людей. Он был далек от возвышения над узами жизни и смерти, до конца упорствовал в том, что считал своим предназначением, и так и не избавился от страха смерти. Так что критика, о которой мы только что упомянули, вполне может быть опровергнута на одном этом основании, и опровержение приблизит нас к действительному пониманию того, как умер Учитель.
Так, стоящий на этой позиции Цуй Шу отмечает одну особенность фрагмента «Тань гун». Мы знаем о присущей Конфуцию скромности, отраженной в тексте «Изречений», где нет ни одного контекста, свидетельствующего о том, что он считал себя мудрецом или обсуждал превратности судьбы: он лишь разъяснял, как следует поступать по справедливости. Учитывая это, вряд ли можно считать метафорическое уподобление себя горе Тай, мосту и мудрецу, а также предсказание смерти из-за пророческого сна хорошими примерами обычной беседы Конфуция. Стоило бы рассмотреть такие утверждения немного глубже. Во всяком случае, никто не станет отрицать, что песня, на которой строится весь сюжет истории, не была собственным сочинением Конфуция. Вероятно, поэтому следует согласиться с тем, что предание о предсказании Конфуцием своей смерти, сложившееся вокруг не принадлежащей ему песни, возникло постепенно в среде его непосредственных учеников или же было создано позднейшими конфуцианцами. Хотя эта история, возможно, лишь одна из целого ряда схожих, все же должна была существовать какая-то причина появления подобных рассказов среди последователей. В настоящий момент я намерен перейти к обсуждению проблемы исторической основы такого предания.
Особенность этой истории – глубоко запечатлевшаяся в ней безысходность и отсутствие надежды на современный мир. Вероятно, в конечном счете причиной такого разочарования могла стать сильнейшая досада на людей и общество. Тем не менее, это чувство разительно отличается от позиции, лежащей за словами о смирении перед судьбой, которые он произнес, оглядываясь на свой жизненный путь: «В пятнадцать лет я устремил свою волю к учению; в тридцать лет я установился, в сорок у меня не осталось сомнений, в пятьдесят я познал веление Неба, в шестьдесят мой слух сделался покорным, а в семьдесят я смог следовать стремлениям, не преступая рамок правильного поведения».
Тем не менее, когда Конфуций был уже стар, в нем, по-видимому, действительно возникло затаенное чувство, бывшее сродни разочарованию. Несмотря на то что он был окружен столькими преданными учениками, Конфуций в своей академической деятельности определенно должен был ощущать смутное одиночество. Это яснее всего проявляется в воспоминаниях Конфуция о любимом ученике Янь Хуэе, внезапно умершем еще молодым. Неожиданная смерть Боюя и Хуэя (Боюй был старшим сыном Конфуция) повергла Конфуция в глубокое уныние; можно даже предположить, что это ускорило его смерть.
Нет четкой датировки смерти Боюя и Янь Хуэя, хотя, кажется, обе они случились вскоре после возвращения Конфуция из долгих странствий за пределами Лу, то есть за несколько лет до смерти самого Конфуция. Когда луский князь Ай-гун спросил его, какой из его учеников более всех любил учиться, Конфуций отвечал: «Янь Хуэй; он любил учиться. Он никогда не срывал на других гнев и не повторял ошибок. К несчастью, он умер молодым, и теперь его нет. Я не знаю никого, кто любил бы учиться так же, как он». В этом ответе проявилось почтение, которое питал Конфуций к этому своему самому знающему ученику.
Уверенность Конфуция в Янь Хуэе слишком известна, чтобы распространяться о ней здесь. Единственным учеником, который мог сравниться с ним по таланту и учености, был Цзы Гун; и, когда Конфуций спросил его, кто из двух лучше, он или Янь Хуэй, Цзы Гун отвечал: «Как я могу сравниться с Хуэем? Когда Хуэй слышит об одном, он догадывается о десяти; когда я, Цы, слышу об одном, то догадываюсь о двух». При всем своем таланте Цзы Гун все же был несколькими ступенями ниже Янь Хуэя. Конфуций, услышав этот ответ, сделал значительную ремарку: «Так. Ты ему не равен. Ни ты, ни я не равны ему». Здесь Конфуций даже себя ставит ниже Янь Хуэя. И он всегда настаивал на том, что Янь Хуэй, и только он, до конца понимал его взгляды и вполне схватывал суть его наставлений.
Однажды – наверное, это случилось после смерти Янь Хуэя, – Конфуций, сетуя, вздохнул: «Никто не знает меня». Цзы Гун, бывший подле него, спросил: «Что вы имеете в виду, когда говорите, что вас никто не знает?» Ему, возможно, показалось, что напрасно Конфуций жалуется, будто его никто не знает, ведь он сам, Цзы Гун, понимает наставника. Кроме того, в этих словах могла проявиться некоторая тайная ревность из-за того, что Учитель вновь тоскует по Янь Хуэю. Возможно, Конфуций действительно вспоминал о Янь Хуэе. Во всяком случае, в этот момент он намеренно сменил акцент в беседе и продолжал: «Я не негодую на Небо; я никого не виню; изучая то, что внизу, постигаю то, что вверху. Так это Небо знает меня?»
Никто не знал его и не признавал его способностей, но он не обижался за это на Небо и не хотел винить никого из людей. Ведь если человек просто вкладывает душу в учение, он естественно постигнет Небо. Итак, в конечном счете знало его Небо.
Здесь Конфуций уподобляет себя Небу, что имеет глубокий смысл. Для более полного его понимания мы должны обратиться к утверждению Цзы Гуна, ни дата, ни контекст которого не ясны. Цзы Гун заявил: «О сочинениях Учителя можно услышать, но нельзя услышать его слов о природе человека и Пути Неба». Упоминание о сочинениях Конфуция, согласно комментаторам, расшифровывается как намек на классические тексты «Стихов» и «Писаний», которые он велел читать своим ученикам, и на правила ритуала и музыки, которых он заставлял их придерживаться в действиях. Конфуций обучал учеников при помощи этих текстов, полагая, что помимо канонов не существовало средства для объяснения им природы человека или законов Неба, правивших миром.
В основном утверждение Цзы Гуна истинно. Конфуций никогда не думал непосредственно в терминах природы человека или законов Неба. Я условно толкую путь Неба как «законы Неба»; древние китайцы, как бы то ни было, не верили в единого высшего небесного духа, обладающего божественной природой и контролирующего всю жизнь и материю в мире. Согласно взглядам комментаторов династий Хань и Цин, представления о пути Неба состояли из веры в магию астрологических поверий, связанной с движением Солнца и Луны и других небесных тел, и в определяющуюся им добрую и дурную судьбу в природном и человеческом мире. Небо в Древнем Китае не считали высшим божеством, наделенным человеческой индивидуальностью и волей; его представляли скорее природным духом, воплощенным в движениях небесных тел. Прояснение закономерностей связи между этими движениями и людскими делами и способы предсказания циклической смены доброй и дурной судьбы по таким предзнаменованиям в совокупности представляли собой особое магическое искусство мастеров гадания Древнего Китая. А их ремесло, не испытывая к нему ни малейшего сочувствия, Конфуций ни в коей мере не поддерживал.
Ознакомительная версия.
