Конечно, «Мальборо» была записанной книгой, и Черчилль пытался оправдать своего героя где только мог. Он был взволнован британскими армиями на европейском континенте и конституционными свободами, которые, как он полагал, они за собой оставляли. Взаимное воздействие прошлого и будущего было неизбежным. Было ли то или другое действие инспирировано Робертом Харли или Стенли Болдуином? Историческая аналогия всегда готова была привлечь имя Мальборо. В роли Людовика XIV был Гитлер. Никто более из государственных деятелей мира не жил в таком постоянном диалоге с прошлым. Проблемы власти были всеобъемлющи. В самом деле, в одном из томов «Мальборо» Черчилль чувствовал себя обязанным написать пышный отрывок, в котором он хвалил законные гонки за властью. Тем не менее, он видел различие между Наполеоном и Мальборо, написав в 1934 году: «Наполеон мог приказать, но Мальборо не мог сделать более, чем убедить или польстить. Трудно выигрывать битвы на такой основе»[57]. Трудно было также и для Черчилля выигрывать политические битвы 30-х годов на такой основе.
Неудача Черчилля (в том, чтобы быть «человеком власти» во время этого десятилетия) вытекала из того факта, что большинство его политических современников отказались либо никогда не придерживались его двойных представлений о том, каким образом власть Британии должна поддерживаться в международных отношениях и как политическая власть должна осуществляться в своей стране, среди электората 1930 года. Уинстон, — писал Ирвин Болдуину в марте 1929 года из вице-королевской резиденции в Нью-Дели, «стал — или, возможно, правильнее сказать — всегда в 1890–1900 гг. был гораздо более сильным империалистом в понимании мира, чем вы или я»[58]. В самом деле, между 1929 и 1935 годом, когда Закон о правительстве Индии уже прошёл, казалось, что у Черчилля «Индия засела в мозгах». Его похвала британскому рекорду не была неразумной. Его тревога о целостности Индии и о взаимоотношениях между населяющими её людьми была обоснованной. Он до сих пор верил, что было бы правильным и осуществимым использовать «нашу неоспоримую мощь» для благополучия Индии, равно как и Британии. Лидерам консерваторов могла понравиться эта миссия, но они оказались вовлечёнными в нескончаемый конфликт, до тех пор, пока индийцы не были допущены к тому, чтобы разделить центральное правление. Нет сомнения, что до полного самоуправления надо было еще идти и идти.
Черчилль был испуган перспективой того, что ярчайший бриллиант королевской Короны будет утрачен просто из-за кривляния Ганди, полуголого факира, имевшего безрассудство попирать ногами ступени вице-королевского дворца. Видение Уинстона было апокалиптическим. Потеря британских внешних связей в течение определенного времени приведет к полному разрушению «чрезмерное» население Британии. В яростном обмене письмами с лордом Линлитгоу, ставшим вице-королем Индии два года назад, он говорил ему, что Англия теперь вступает в новый период усилий и борьбы за свое существование[59]. Удержание Индии было одним из решающих элементов выживания. Линлитгоу говорил ему, что он возбужденно бормочет «атавистические поверья эры, обреченной очень скоро уйти в забытое прошлое».
Длительная кампания Черчилля оказалась неудачной. Он ушел из состава теневого кабинета в январе 1931 года, и можно было предположить, что он сможет применить индийскую тему для того, чтобы отрешить Болдуина от руководства Консервативной партией. Если дело обстояло так, то он был разочарован. Он никогда не смог привлечь более чем относительно небольшую группу «крепких орешков», и воодушевлял некоторых из своих юных поклонников тем, что выбрал эту особую статью чтобы бросить вызов. Также Черчилль заявлял, что именно Болдуин расколол партию, хотя с тех пор как он был выведен из своих «исторических» отношений к Египту, Индии и самой Империи в целом, большинству членов парламента от консерваторов дела представлялись не в этом свете. Его оппоненты не питали отвращения к определенному крючкотворству в помощь Законопроекту о правительстве Индии, но то отношение, которое показывал Черчилль во время этой борьбы, скорее отчуждало, чем привлекло поддержку. В этих обстоятельствах приглашение войти в формируемое Мак-Дональд ом в 1931 году Национальное правительство не последовало, и Болдуин не видел причин протягивать оливковую ветвь и включать его в состав администрации, которую он формировал в 1935 году. В целом, Уинстон скорее ослабил, чем упрочил свой кредит доверия и рост. Более того, в действительности его поведение по отношению к партийному руководству еще раз убедило членов парламента от консерваторов, что он не понимал значения партийной преданности. Он был растраченной силой. Люди, которые по этой причине отвергали его, не были расположены серьезно его воспринимать, когда теперь он начинал говорить о Европе.
Черчиллевский взгляд на мир в середине тридцатых годов внушал, что в пределах шести лет он станет весьма опасным местом. Тем не менее казалось, будто он по-прежнему верил, что «неоспоримая мощь» Британии может быть развернута повсеместно. Все еще может? Он мог наблюдать, что здесь была проблема воли, без которой обладание даже самыми грозными силами было бесцельным. В сентябре 1930 года он высказывал свое изумление Бивербруку. Как могло статься, что те же самые люди, кто пролил столько крови и затратил столько денег, чтобы утверждать Ипр, «обеими руками выбросят наше наследие и наши завоевания из-за беспомощности и малодушия?». Он не мог понять той степени, до которой первая мировая война сделала миллионы людей безвольными перед тем, чтобы встретить другую, кроме того случая, когда становилось без сомнения видимым, что альтернативы не было. Он не мог принять также, что молодое поколение по крайней мере чувствует неудобным гордиться простым фактом «покорения». Черчилль объявлял, что единственным его интересом в политике было восстановить ситуацию, при которой «жалкая публика» все еще восприняла открытым вопрос, уйдет ли Британия из Индии полностью. Если он скажет «людям» «правду», правда ли, что все будет хорошо? Это было донкихотством. В терминах, которых он желал, оно не могло закончиться успехом[60].
Болдуин понимал, что «жалкую публику» было не так легко убедить. Он не был человеком Империи до мозга костей. У него не было военных мемуаров для написания. Мир 1914 года навсегда уплыл прочь. Премьер-министр не был под контролем союза Лиги Наций, или парализован Мирным голосованием, но он должен был быть избран. Он был уверен, что если бы ему пришлось выйти перед страной в 1935 году с опубликованной программой существенного разоружения, он бы проиграл. Люди так и сядут в постели, когда подумают, что диктаторы смогут их атаковать. Демократическое правительство сможет сделать не более, чем «убеждать и льстить», пользуясь словами Черчилля о Мальборо, и делать любые приготовления, какие только сможет, внутри структуры, которую люди готовились принять. Понимание Болдуином взаимоотношений между премьер-министром и людьми было подкреплено его искусным обращением в кризисе Отречения. Он был на правильной длине волны, в то время как Черчилль романтично, но тщетно стоял за Эдуарда VIII[61].
