«Кустодиев, — писал А. Ростиславов, — по всему своему складу принадлежит к тем художникам, любящим прежде всего русское, какими были, например, Перов, Прянишников, Рябушкин. Недаром его влечет к изображению столь характерно русского, как деревенские праздники, уездные городки, портреты духовных лиц»[222].
Среди лучших, наиболее удачных портретов Кустодиева Ростиславов наряду с портретом жены, приобретенным музеем Александра III, детьми в маскарадных костюмах и «Портретом священника и дьякона», а также «Монахиней», назвал и работы художника, вызвавшие иронию М. Волошина, — портрет С. Городецкого и «смелый и живой портрет маленькой девочки на выставке “Союза” 1907 г.» («купеческая инфанта», как окрестил ее Волошин).
Отметив «подлинно оригинальную струю» живописных поисков Кустодиева, критик заключил: «Недаром он проводит лето и, как выражались в старину, ищет вдохновенья где-нибудь на верхней Волге около Кинешмы или Романово-Борисоглебска, в искони русских местах, где еще сохранились фигуры чисто русского склада, старинные костюмы, нравы и обычаи»[223].
Что ж, есть на свете люди, кто понимает и ценит твое творчество, с благодарностью думал
О критике Кустодиев. Ради них в конце концов и работаешь — ради тех, кто любит и понимает то, что дорого и тебе.
Боли в руке все еще время от времени напоминают о себе, врачи назначили водолечение, советовали воздержаться от работы. Но как воздержишься, когда получены, один за другим, два ответственных заказа, и таких, что самому художнику они интересны.
Дирекцией Училищного дома Петра Великого в Петербурге ему было предложено исполнить для актового зала училища большое, три на четыре метра, панно с изображением легендарного русского царя. Кустодиев взялся изобразить Петра в героический момент Полтавского сражения, мчащегося в латах на коне. Дочь художника вспоминала, что отец писал панно в своей мастерской на Мясной улице с помощью специальной лестницы с площадкой — «высота комнат позволяла».
Трудно сказать, знал ли Борис Михайлович одно из исторических исследований своего дяди, протоиерея Константина Лукича Кустодиева, «Петр Великий в Карлсбаде». В этой работе, посвященной 200-летию со дня рождения Петра Великого, протоиерей К. Л. Кустодиев вспоминал слова приказа, отданного государем своим сподвижникам: «А о Петре ведайте, что ему жизнь недорога, жила бы только Россия во славе и благоденствии для благосостояния вашего!»[224]
Петр I на кустодиевском панно вызывает в памяти знаменитые строки Пушкина: «И он промчался пред полками / Могуч и радостен, как бой / Он поле пожирал очами…»
Другой заказ — еще более ответственный. Близилось 100-летие Александровского (Царскосельского) лицея — 19 октября 1911 года — и юбилейная комиссия из бывших выпускников приняла решение установить в его здании мраморные бюсты Александра I — основателя лицея — и Николая II.
Вопросами изготовления бюста Николая II занимался член комиссии министр финансов В. Н. Коковцов. Из списка русских художников и скульпторов, претендентов на исполнение заказа, Николай II выбрал Кустодиева. Вероятно, царю понравился его портрет, выполненный художником в качестве парного к портрету Александра I для Финляндского полка. Впрочем, сам В. Н. Коковцов о выборе Николаем II кандидатуры Кустодиева написал в своих воспоминаниях следующее: представленного государю списка скульпторов, трудами которых можно было воспользоваться в данное время, он особенно остановился на молодом скульпторе академике Кустодиеве, принимавшем самое деятельное участие в качестве ближайшего сотрудника Репина в написании его знаменитой картины торжественного юбилейного же собрания Государственного совета… Кустодиев был тогда еще мало известен как скульптор, но государь заметил мне, что… он видел недавно перед тем самого И. Е. Репина и слышал от него, что он считает Кустодиева исключительно даровитым скульптором и предсказывает ему самую великую будущность»[225]. Коковцов добился согласия императора на двенадцать сеансов позирования Кустодиеву. Они состоялись в период с 30 декабря 1910 года по 16 января 1911 года в портретной комнате Александровского дворца в Царском Селе[226].
Друзья Бориса Михайловича, те, кому довелось слышать его рассказы, сохранили кое-какие любопытные детали личного общения художника с последним российским самодержцем во время сеансов в Царском Селе. Ремизов вспоминал, что как-то Николай II спросил Кустодиева, кого он еще лепил, и тот ответил: писателя Ремизова. Последовала, в изложении Ремизова, реплика: «“А! Знаю, декадент!” — и он досадливо махнул рукой, что означало — “и охота тратить время на такое”. И вдруг оживился: “Постойте!” — и вышел… вернулся… раскрыл книгу — “вот это настоящее!” — сказал он и начал читать. И читал превосходно. А это был рассказ Тэффи»[227].
Так встречи Кустодиева с императором помогли прояснить литературные симпатии Николая II.
К своей «высочайшей» модели Борис Михайлович относился без какого-либо пиетета и с чувством внутренней иронии, не скрывая этого в письмах к друзьям. И. А. Рязановскому 12 февраля 1911 года он писал: «Ездил в Царское Село 12 раз, был чрезвычайно милостиво принят, даже до удивления… Много беседовали — конечно, не о политике (чего очень боялись мои заказчики), а так, по искусству больше — но просветить мне его не удалось — безнадежен, увы… Что еще хорошо — стариной интересуется, не знаю только, глубоко или так — “из-за жеста”. Враг новшества, и импрессионизм смешивает с революцией: “импрессионизм и я — две вещи несовместимые” — его фраза. И все в таком роде. Расстались по-хорошему, но, видимо, сеансы ему надоели…»[228]
На открывшейся в январе 1911 года первой выставке вновь воссозданного общества «Мир искусства» Кустодиев представил уже побывавшую в Париже «Ярмарку», еще один «Деревенский праздник», пастель «Репетиция балета», навеянную, должно быть, недолгой работой в Мариинском театре, и несколько портретов — сенатора Н. С. Таганцева, директора Волжско-Камского банка П. Л. Барка. Были на выставке и его скульптурные работы — бюст А. М. Ремизова и композиция «Материнство».
В газете «Речь» от 7 января 1911 года Ал. Бенуа, произведя смотр рядов возрожденного «Мира искусства», к художникам, составляющим «главные устои новой группы», отнес Серова, Сомова, Рериха, Добужинского, Лансере, Сапунова, Кустодиева, Остроумову, Малявина, Стеллецкого и Грабаря.
Продолжая в этой же газете (21 января 1911 года) разговор о выставке «Мира искусства», Бенуа более подробно пишет о Кустодиеве, подчеркивая его достоинства, которые ранее, в связи с выставкой в Париже, уже отметил Я. Тугендхольд: «Мне кажется, настоящий Кустодиев — это русская ярмарка, пестрядь, “глазастые” ситцы, варварская “драка красок”, русский посад и русское село, с их гармониками, пряниками, расфуфыренными девками и лихими парнями… Это его настоящая сфера, его настоящая радость»[229].
