В начале 1840 года Александр Гренков перешел из гостиницы в монастырь, а 2 апреля был принят в послушники Оптиной пустыни. Он стал келейником старца Леонида, в числе прочих обязанностей помогал ему вести переписку, нес послушание на кухне, научившись прекрасно печь хлеб и просфоры.
Летом 1841 года в Оптину пустынь приехал Покровский – навестить товарища. Он на всю жизнь запомнил, как старец Леонид, сидя на кровати, размахивал руками и громко кричал на Гренкова за какую-то небольшую провинность: «Ах ты, самочинник! Ах ты, самовольник!» На языке монахов называется – смирял. Покровскому показалось – нарочно срамил келейника перед гостем.
Покровского поразила убогая келья бывшего весельчака и щеголя Гренкова. Обстановка в ней была самая что ни на есть нищенская: простая койка, на которой послушник спал, укрываясь подрясником, стол, в углу икона, которую Александр Гренков повсюду возил с собой как благословение из родительского дома. Войдя в эту келью и оглянувшись по сторонам, Покровский заплакал. Возможно, это были не жалостливые, а очистительные слезы: в скором времени Покровский придет в Оптину пустынь и тоже станет монахом.
Оптинский старец Леонид (в схиме Лев) умер 11 октября 1841 года, через два года после прихода Александра Гренкова в монастырь. Незадолго до своего ухода отец Леонид передал Сашу, как он с любовью называл своего келейника, под особое попечение старца Макария.
«Покойный старец призвал тогда к себе батюшку Макария и говорил ему: „Вот, человек больно ютится к нам, старцам. Я теперь уже очень стал слаб. Так вот, я и передаю тебе его из полы в полу – владей им, как знаешь“», – вспоминал отец Амвросий.
Александр Гренков принял постриг 29 ноября 1842 года и был наречен Амвросием, в память святителя Амвросия Медиоланского. Теперь он стал келейником отца Макария, который был в Оптиной пустыне духовником и скитоначальником.
Писатель Евгений Поселянин, духовное чадо отца Амворсия Оптинского, знал о его жизни много подробностей. Он рассказывал, как, узнав о том, что его будут рукополагать в иеродиакона, Амвросий вместе с другим монахом пришел поговорить на эту тему со старцем Макарием:
«Получив весть о своем назначении и считая себя недостойным этого сана, он с другим иноком, предназначенным в иеромонахи, пошел к отцу Макарию отказаться. Вошли они, а старец им говорит:
– Ну, вас назначили, назначили. Это хорошо, хорошо.
Они мялись и ничего не могли ответить старцу; наконец другой монах, более смелый, вымолвил:
– Вот, об этом-то мы и пришли поговорить с вами, батюшка. Ведь мы недостойны священного сана.
– Так и думайте, так и думайте всегда, что вы недостойны, – отвечал им старец».
В этом диалоге писатель хорошо передает увещевательную интонацию отца Макария, с характерными повторами, и, конечно, мудрость старца. Старцем отец Макарий был не по возрасту – в то время ему было сорок пять лет, – а именно по духовной зрелости.
Создавая образ православного русского старца, Достоевский наверняка слышал и об отце Макарии. «К старцам нашего монастыря стекались, например, простолюдины и самые знатные люди, с тем чтобы, повергаясь пред ними, исповедовать им свои сомнения, свои грехи, свои страдания и испросить совета и наставления» («Братья Карамазовы») – это ведь и об отце Макарии тоже.
Иноков и мужчин-мирян старец принимал у себя в келье, женщин – в специально построенном домике или на скамейке за воротами скита.
Как только отец Макарий выходил из своей кельи на улицу, его сразу же окружало множество людей, ожидавших его благословения и совета. В монастырской гостинице на прием к старцу стояла целая очередь. После старца Леонида вся его многочисленная духовная паства тоже перешла на попечение отца Макария, не считая своих.
Этот оптинский старец, которого видели то за разведением цветов, то в пчельнике, был одним из образованных людей XIX века: в переписке с ним состоял Гоголь, переводческие труды Макария высоко оценивал московский митрополит Филарет и другие понимавшие в книжном деле люди.
Иеромонах Амвросий, монах Устин (Половцов, впоследствии архиепископ Варшавский) и монах Леонид (Кавелин, будущий наместник Троице-Сергиевой Лавры) помогали отцу Макарию заниматься переводами святоотеческих книг и обширной перепиской. Как правило, они отвечали на письма, которые не требовали богословских рассуждений или личных советов, на остальные старец давал письменные ответы сам.
В декабре 1845 года Амвросий был рукоположен в иеромонаха, а вскоре после этого тяжело заболел: зимой с каким-то поручением отправился в Калугу и простудился по дороге. Болезнь оказалась серьезнее, чем все думали: Амвросий слабел и уже еле держался на ногах, даже не мог совершать богослужения в храме.
В сентябре 1846 года он окончательно слег в постель, в конце октября его особоровали и причастили. Примерно в это время Амвросий был келейно пострижен в схиму без изменения имени.
Впоследствии неизлечимо больных и самого себя отец Амвросий будет поддерживать словами: «Бог не требует от больного подвигов телесных, а только терпения со смирением и благодарением».
Он никак не выздоравливал и вынужден был подать прошение об оставлении в Оптиной пустыни за штатом. «Давняя моя болезнь: расстройство желудка и всей внутренности и расслабление нервов, будучи усилена припадками закрытого геморроя, с осени 1846 года довела тело мое до крайнего изнеможения, от коего и медицинские пособия, в продолжение года употребляемые, меня восставить не могли и не подают никакой надежды к излечению. Почему я, как ныне, так и впредь, исправлять чередного служения и никаких монастырских должностей не могу», – сообщалось в этом прошении.
В монастырь прибыла епархиальная медицинская комиссия, которая произвела освидетельствование иеромонаха Амвросия и признала его неизлечимо больным.
«Отец иеромонах Амвросий имеет болезненный желтый цвет лица, с болезненно блестящими глазами, всеобщую худобу тела; при высоком своем росте и узкой грудной клетке – сильный, больше сухой кашель, с болью при нем в груди, боль в подреберных сторонах, преимущественно в правой; нытье под ложкой и давящую боль в стороне желудка; совершенное расстройство пищеварения, упорные постоянные запоры и частую рвоту не только слизьми и желчью, но и принятой пищей; бессонницу и, наконец, повременный озноб к вечеру, сменяющийся легким жаром. Припадки эти означают легкую изнурительную лихорадку, происшедшую вследствие затвердения брюшных внутренностей, преимущественно желудка».
Эти медицинские подробности важны: они свидетельствуют о том, насколько серьезно, с тридцати пяти лет, Амвросий был болен и с каким мужеством в течение тридцати лет нес свой крест.
