Ознакомительная версия.
Матильда сама выбирала время для своих спектаклей и выступала только в разгар сезона, позволяя себе длительные перерывы, на время которых прекращала регулярные занятия, и безудержно предавалась развлечениям. Всегда веселая и смеющаяся, она обожала приемы и карты; бессонные ночи не отражались на ее внешности, не портили ее настроения. Она обладала удивительной жизнеспособностью и исключительной силой воли. В течение месяца, предшествующего ее появлению на сцене, Кшесинская все свое время отдавала работе – усиленно тренировалась часами, никуда не выезжала и никого не принимала, ложилась спать в десять вечера, каждое утро взвешивалась, всегда готовая ограничить себя в еде, хотя ее диета и без того была достаточно строгой. Перед спектаклем она оставалась в постели двадцать четыре часа, лишь в полдень съедала легкий завтрак. В шесть часов она была уже в театре, чтобы иметь в своем распоряжении два часа для экзерсиса и грима. Как-то вечером я разминалась на сцене одновременно с Кшесинской и обратила внимание на то, как лихорадочно блестят ее глаза.
– О! Я просто целый день умираю от жажды, но не буду пить до выступления, – ответила на мой вопрос она.
Ее выдержка произвела на меня огромное впечатление. Я время от времени возвращалась с репетиций домой пешком, чтобы на сэкономленные деньги купить в антракте бутерброд. Отныне я решила отказаться от этой привычки.
В годы учения я восхищалась Матильдой и хранила, как сокровище, оброненную ею шпильку. Теперь я воспринимала каждое сказанное ею слово как закон.
С самого начала она проявляла ко мне большую доброту. Однажды осенью, в первый сезон моей работы в театре, она прислала мне приглашение провести выходные дни в ее загородном доме в Стрельне. «Не трудись брать с собой нарядные платья, – писала она, – у нас здесь по-деревенски. Я пришлю за тобой». Мысль о скромности моего гардероба сильно беспокоила меня. Матильда, по-видимому, догадалась об этом. Она подумала и о том, что я не знаю в лицо ее секретаря, поэтому приехала за мной на станцию сама. У нее гостила небольшая группа друзей. В роли хозяйки Матильда была на высоте. У нее был большой сад неподалеку от побережья. В загоне жило несколько коз, одна из них, любимица, выходившая на сцену в «Эсме-ральде», ходила за Матильдой словно собачка. Весь день Матильда не отпускала меня от себя, оказывая бесчисленные знаки внимания. За обедом она заметила мое смущение – мне не хватило ловкости, чтобы разрезать бекаса в желе, и, забирая мою тарелку, сказала:
– Пустяки! У тебя будет достаточно времени, чтобы овладеть всеми этими премудростями.
У меня создалось впечатление, что все окружающие подпадали под обаяние ее жизнерадостной и добродушной натуры. Но даже я при всей своей наивности понимала, что окружавшие ее лизоблюды источали немало лести. И это вполне объяснимо, принимая во внимание то положение, которое занимала знаменитая танцовщица, богатая и влиятельная. Зависть и сплетни постоянно следовали за ней. Весь тот день меня не покидало чувство недоумения – неужели эта очаровательная женщина и есть та самая ужасная Кшесинская, которую называли бессовестной интриганкой, разрушающей карьеры соперниц. Ее человечность окончательно покорила меня – в ее доброте по отношению ко мне было нечто большее, чем просто внимание хозяйки к застенчивой девочке, впервые оказавшейся под крышей ее дома. Кто-то, поддразнивая ее на мой счет, бросил:
– Из вас получилась хорошая дуэнья, Малечка.
– Ну и что же, – ответила она. – Тата такая прелесть.
– Если кто-нибудь тебя обидит, приходи прямо ко мне. Я за тебя заступлюсь, – позже сказала она и впоследствии сдержала слово: ей представилась возможность вмешаться и вступиться за меня. Я стала получать значительно меньше ролей, выяснилось, что директору внушили, будто у меня слишком много работы. Одна знаменитая балерина, не принадлежавшая, по-видимому, к числу моих доброжелательниц, неожиданно проявила чрезмерную заботу о моем здоровье, попросив директора не перегружать меня, поскольку я больна чахоткой. Директор, введенный таким образом в заблуждение этой напускной заботой, проявляя истинное сочувствие, стал постепенно сокращать мой репертуар.
На следующее утро я вернулась домой, испытывая изумление перед открывшимся мне новым миром, исполненным блистательного веселья. Сад был освещен фонариками, дом весь звенел от музыки и смеха. С новым пылом спешила я на Театральную улицу, стараясь не опоздать на урок. В это яркое, веселое утро ранней осени я просто задыхалась от счастья.
Болезнь. – Посещение Италии. – Беретта. – Николини. – Спектакль в дворцовом театре. – Шаляпин. – Успехи. – Дебют Нижинского. – «Восьмое чудо света». – Неприятный инцидент
Незадолго до закрытия сезона, в мае 1904 года, я заболела. Уже довольно долго я испытывала недомогание, часто выбивалась из сил, и танец мой стал хуже обычного.
Я пока еще пользовалась любовью галерки, но в голосах критиков уже появились предостерегающие нотки. В их рецензиях на балеты появились упреки в мой адрес в недостатке точности. Какое-то время я пыталась преодолеть болезнь, но ее приступы внезапно и необъяснимо возвращались снова и снова. Когда мама пригласила наконец врача, он определил острую малярию. После нескольких приступов, последовавших один за другим, я почувствовала себя совершенно изнуренной. Врач сказал, что мне необходима перемена климата, и называл место в Итальянском Тироле, известное успешным лечением малярии. Но прежде всего он посоветовал убрать все цветы и растения из комнаты, где я лежала уже много недель. Многие приходили справиться о моем здоровье – я постоянно слышала звон колокольчика и голоса в передней, но мне не позволяли принимать посетителей. Матильда проявляла большое сочувствие и, встретив как-то маму, спросила, не может ли она чем-нибудь помочь. Я рада, что мама не захотела извлечь выгоды из ее любезного предложения. Мне предоставили субсидию и аванс, это дало маме возможность отвезти меня за границу. Двухмесячное пребывание в Ронсеньо помогло мне избавиться от лихорадки. Пришло время возвращаться в Петербург к открытию сезона, но за время болезни я утратила былую технику, к тому же я всегда мечтала поработать в Милане с синьорой Беретта из «Ла Скала». Трефилова и Павлова брали у нее уроки, и их изумительные успехи создали ей среди нас высокую репутацию. Так что мы решили воспользоваться своим пребыванием за границей и поехать в Милан.
Мы отправились с визитом к синьоре, проживавшей на Виа дей Тре Альберги, и застали ее за обедом. Держа куриную ножку в одной руке, синьора Беретта величественным жестом другой пригласила нас в гостиную, где нам пришлось какое-то время подождать, пока к нам не вышла, шагая вперевалку, нелепая маленькая фигурка. Низенькая и толстенькая, она напоминала собой пирамиду, и это сходство еще более усиливалось благодаря чрезвычайно маленькой головке с жиденьким пучком волос на макушке. Судя по ее внешнему виду, ни за что нельзя было поверить, что она когда-то была величайшей звездой «Ла Скала». Высохшие лавровые венки, увеличенная фотография, стоящая на мольберте, украшенном лентами с бахромой, и множество небольших снимков, изображающих синьору в молодости, всегда довольно полную, но твердо и безукоризненно правильно стоящую на пальцах, – все это представляло собой трогательную картину вокруг одинокой старой женщины. Она была чрезвычайно любезна. Договорились начать занятия через два дня, а за это время ее служанка Марчелла должна была сшить мне тюник и корсаж. К концу нашего визита синьора Беретта разговорилась; она провела меня по маленькой гостиной, показывая свои фотографии и перечисляя исполненные ею роли. Мы расстались друзьями, она потрепала меня по щеке. A dopo domani, giovanina. (До послезавтра, девочка)
Ознакомительная версия.
