Ознакомительная версия.
В 1787 году началась вторая турецкая война, и императрица вновь призвала Алексея Орлова на службу, чтобы он встал во главе русского флота. Правильнее будет сказать, что она не призвала, а пригласила Орлова, оставив за ним возможность отказаться. Этой возможностью он и воспользовался, как всегда сославшись на болезнь. Кажется, императрица обиделась, но не ухудшила своего отношения к Чесменскому герою. В 1795 году Екатерина вспомнила о старых заслугах Орлова: «…В знак же моего к вам благоволения посылаю вам табакерку. Вся цена ее состоит в изображение того памятника, который славу нашу и знаменитые отечеству заслуги ваши свидетельствуют». Речь идет о колонне в честь победы Орлова при Чесме, поставленной на озере в Царском селе.
В 1796 году Екатерина скончалась, на трон взошел ее сын Павел. Вот здесь император вспомнил все грехи Алексея Орлова. Павел решил перезахоронить останки отца, перенеся их в Петропавловский собор. По Невскому тянулась длинная процессия, народу – тьма. Алексею Орлову выпало нести корону покойного императора. Кто-то из ближайших сановников в этой процессии чуть сознание от страха не потерял, а Орлов выполнил свою задачу спокойно и с достоинством.
При Александре I Алексей Григорьевич Орлов был опять в чести и при деле. При войне с Наполеоном 1806–1807 годов он был главнокомандующим пятой областью земского войска. Умер граф Орлов в 1808 году в возрасте 71 год. Дочь его Анна, как водится, красавица и умница, замуж не вышла. Всю свою жизнь она посвятила себя церкви, живя в Юрьевом монастыре в Великом Новгороде. Там она и похоронена.
Историки пишут, что больше всего Екатерина боялась не полоумного Ивана Антоновича, не «вора и похитителя чужого имени» Пугачева и не «побродяжку» Тараканову, а своего сына, поскольку он один был законным претендентом на трон. Но ведь это как посмотреть. Всё это позднейшие домыслы, по логике событий – Екатерина должна была бояться, а на деле она вертела сыном как хотела. А вот Павел, я думаю, боялся мать, боялся и ненавидел.
Как уже говорилось, воспитателем наследника был Никита Иванович Панин. Не берусь судить о его педагогических способностях, но своего воспитанника он любил. Любил и не хотел замечать его мнительности, нервозности, обидчивости, склонности к меланхолии (так называли в XVIII веке депрессию), а видел ум, стремление к справедливости и уважение к чести в духе средневекового рыцарства. Панин внушил юному Павлу уверенность, что тот получит трон. Для себя Никита Иванович, очевидно, мечтал стать правой рукой будущего императора и осуществить мечту свою, ту, что не удалось осуществить при Екатерине – ограничить власть монарха по шведскому образцу. Но за десять лет правления Екатерины само слово «наследник» забылось. Все должно было решиться по достижению Павлом совершеннолетия, которое по русским нормам отмечается в восемнадцать лет, то есть 20 сентября 1772 года.
Тогда-то Никита Иванович и постарался найти Орлову замену в лице поручика конной гвардии красавца Васильчикова. Не буду повторяться, добавлю только, что «попавший в случай» Васильчиков не долго ходил в фаворитах, место его скоро занял Потемкин.
Планы Панина были таковы: если даже Павел не получит трон после торжества по случаю своего совершеннолетия, то уж на важную должность он в праве рассчитывать. Займется государственными делами, а там посмотрим – кто кого, на все Божья воля. Все это тоже домыслы и прикидки, но одно точно – Екатерина опять всех перехитрила. Она объявила при дворе, что Павла необходимо женить, а потому торжество по случаю совершеннолетий откладывается на год.
По дворцовому этикету Панин должен был сложить обязанности воспитателя после женитьбы воспитанника, но здесь Екатерина тоже поступила по-своему. Он получил отставку сразу после того, как Павлу исполнилось восемнадцать. Отставка означала, что Панин должен был уехать из дворца, где жил многие годы подле своего подопечного. Чтобы смягчить удар Екатерина осыпала Никиту Ивановича подарками: 100 000 рублей на обзаведение домом, ежегодный денежный пансион, увеличение жалования за службу, серебряный сервиз (словно Панин был ее фаворитом) и еще 9 000 крестьянских душ из присоединенной к России после раздела Польши Белоруссии. Панин принял подарки, но совершил дерзкий поступок. 4000 крестьянских душ он подарил своим секретарям. Пишу это только для того, чтобы сообщить читателю, что самым близким из секретарей был Панину драматург Денис Фонвизин. Он остался верен своему шефу до самой его кончины в 1783 году.
А Екатерина меж тем начала активно подыскивать Павлу невесту. Как всегда, таковая нашлась среди немецких дворов. В Петербург из Любека приплыли три принцессы Гессен-Дормштадского княжества. Павлу предложили выбор, и он выбрал среднюю из сестер – Вельгельмину. Она приняла православие под именем Натальи Алексеевны. Венчание состоялось 29 сентября 1773 года в Казанском соборе в Петербурге. Теперь она стала называться цесаревной, и статус Павла был «озвучен», он теперь назывался цесаревич. О переходе к нему трона не было и речи. Венчание праздновали очень широко, двенадцать дней над столицей звучали салюты, вспыхивали фейерверки, балам не было конца.
Павел был сердечно привязан к своему воспитателю, но отставку его воспринял разве что с грустью – не более. Он был влюблен в свою жену, считал ее идеалом, дамой сердца, которой он будет поклоняться всю жизнь. Кроме того, он нашел в жене верного друга, чьи желания и мысли были созвучны его собственным.
Отношения Екатерины с цесаревной, поначалу теплые, со временем стали портиться. Императрица рассчитывала найти в ней тихую, во всем согласную невестку, а та была замкнута, себе на уме. К ней так же, как и к сыну, нельзя было подобрать ключика.
Екатерина писала барону Гримму, верному своему адресату: «Великая княгиня постоянно больна, да и как же ей не быть больной? Все у этой дамы доведено до крайности. Если она гуляет пешком, то двадцать верст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов, чтобы избегнуть жары в комнатах, их вовсе не топят; если кто-нибудь трет себе лицо льдом, то все тело становится лицом…» Лицо льдом терла каждое утро сама императрица в течение всей жизни. И далее: «…нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия во всем этом, и Бог знает, что из этого будет, так как никого не слушают и все хотят сделать по-своему». Это письмо по-своему трогательное, ведь царственная свекровь, как самая обычная женщина, жалуется на своих непонятных, безмозглых детей. О бароне Гримме я расскажу со временем, сейчас не до него. Скажу только, что он прибыл первый раз в Россию именно с ландграфиней Гессен-Дармштадской и ее дочерьми.
Ознакомительная версия.
