понравиться, но одна мысль, что он не только начальник отдела ГПУ, но, как он сам сказал, заведующий церковными делами, ее отталкивала и приводила в ужас. Он сделал предложение. Она отказала. «Как могу я быть Вашей женой, когда Вы не только не верующий, а гонитель Церкви, и никогда и ни за что я не могу на это согласиться». Во время разговоров он старался ее всячески оторвать от веры в Бога, но она была непоколебима, тем более, что была одной из любимых духовных дочерей замученного О. Александра. Он не отставал, грозил застрелить ее и себя, причем один раз даже вынул револьвер инаправил на нее. Навещать продолжал. Положение семьи было ужасно. Ни сон, ни еда не шли на ум. Только один разговор, чем все кончится, местью или оставит в покое. Верочка металась, как пойманная птичка, стараясь вырваться из когтей ястреба. Один раз во время службы (на почте) ее вызывают и передают повестку явиться немедленно в ГПУ на Лубянку в кабинет... Это оказался его кабинет. Он велел ей взять трубку телефона и, взяв вторую, вызвал митрополита Сергия. «Слушайте разговор», —сказал он ей. Разговор шел о разрушении одного из храмов въМоскве, причем Сергий не только не выражал протеста, а принимал участие в этом страшном деле, давая свое согласие. «Вы слышали?—сказал начальник. — Вот какому духовенству Вы покланяетесь» Она ответила, что этот разговоръне может поколебать ее веру в Бога, а что митроп. Сергия она и прежде не признавала, а теперьубедилась, что не ошибалась в нем. Начальник сказал ей: «Мать моя была верующая, и я до зрелых лет молился, но один случай, о котором не буду рассказывать, так на меня повлиял, что привел к безбожию». Въсердце этого человека все же где-то в самой глубине оставалось сострадание, но, конечно, не ко всем людям, а к Верочке, которую он, как видно, действительно любил. Он ее оставил. Прошел год и она арестована не была, дальнейшей судьбы ее точно незнаю. Как говорили, вышла замуж за другого. Еще другой случай, характеризующий митроп. Сергия, могу привести, т. к. тоже лично слышала оть очевидицы. Подругой моей старшей дочери была Маня Р. Это была дочь бедного приказчика магазина. Родители ее были равнодушные к религии. Маня у нас подолгу жила в имении летом, и мы часто говорили с ней. Она говорила так, как говорят миллионы сбитых учением в школах с толку. «Я не верующая, но знаю, что что-то есть высшее, а Бог ли это, не знаю». Вот эта Маня рассказала мне с возмущением следующее. В то время было уплотнение квартир и ей приходилось ходить в жилищный отдел, хлопотать о своей комнате. «Сижу я в приемной и дожидаюсь очереди. Входит монах, уже старый, толстый. Я хоть ничего в этом не понимаю, но все же поняла, что это не простой монах, кто-то повыше. Он подобострастно и униженно обращается к служащим комсомольцам, называя их товарищами. Мне стало стыдно за него. (Комсомолкой Маня не была и презирала их). Один из них говорит: «Сейчас позвоню по телефону». —«Дайте я сам поговорю, зачем Вы, товарищ, будете беспокоиться». Он хотел взять трубку, но тот не дал. Вызвал кого-то и говорит: «Знаете, все же ведь как-то неудобно, что люди скажут? У телефона митрополит Сергий, заместитель патриарха, нельзя ли устроить, чтоб не уплотнять его комнаты и не вселять к нему жильцов?» Ответ был благоприятный и митроп. Сергий с поклонами ушел. Хотя я и не интересуюсь делами церкви, но мне было стыдно за него», —сказала Маня. После умершего О. Валентина в церкви Никола Большой Крест было еще два священника, но они как-то тайно исчезали. Пришел предложить свое настоятельство О. Михаил Л. Сказал слово, подкупившее прихожан, и его просило о настоятельстве болыиинство. Два года он служил. Сумел многих расположить к себе. Между прочим, мой Андрюша, как говорится, души в нем не чаял. Не нравилось, что вне службы ходил в штатском, волосы подстрижены, имел красивую наружность, службы знал без ошибок, так что не был самозванцем в священническом сане, но все же своей одеждой смущал. Некоторые опытные люди предупреждали не доверяться и быть осторожными. В начале 1932 г. церковь закрыли. О. Михаила видели в военной форме ГПУ на улице. Он оказался провокатором и предал всех прихожан. Некоторое время никого не арестовывали, и все перешли в Сербское подворье на Солянку. Андрюша и там прислуживал. На первой неделе Великого поста я немного опоздала и торопилась. Андрюша уехал раньше. Была сильная гололедица. Выйдя из трамвая, я быстро пошла и упала около Ильинских ворот. Почувствовала жгучую боль в левом боку и не могла идти в церковь, а уехала обратно домой. Поднялась сразу температура, дошедшая к утру до 40°. Врач установил надлом левого ребра и на почве травмы плеврит. Отвезли в больницу. Безпокоилась я сильно, что моя уже 8-летняя внучка и Андрюша, совсем еще дитя, несмотря на свои 17 лет, остаются одни без меня. Служба Андрюши была недалеко от больницы, и он иногда по три раза в день забегал спросить, как мое здоровье. Этого мальчика везде и все любили. Мне говорили дежурная сестра и женщина-врач, как в 12 часов ночи прибегает Андрюша: «Покажите мне мамочку, хоть через дверь». — «Андрюша, да ведь этого нельзя ночью, что ты выдумал?» А он так умильно просить, что нет силы отказать. «Ну что с тобой делать, пропадешь из-за тебя!» И все же отдернеть занавесочку у двери в палату, он убедится, что я жива, и радостный уходит. Болела я тяжело и долго. На пятой неделе начала поправляться, на шестой стала понемногу вставать. В субботу Вербную сидели у меня сын мой Петя с женой и Андрюша. Подошел доктор и говорит: «Ну, Андрюша, я тебя порадую, бери маму завтра домой, она теперь может дома поправляться». Петя очень хотел как старший сам приехать за мной, но у него была серьезная работа и решено было, что завтра ровно в 6 ч. вечера приедет Андрюша на такси. Все трое ушли веселые. В ту ночь я вижу сон. Лежу я в пустой комнате, где только кровать и болыне ничего. Лежу одетая и словно жду кого-то. В 12 часов ночи легкий стук в окно. Смотрю, стоят мой покойный Коля и брать Владимир, убитый в Карпатах в 1915 году, Коля говорит: «Иван с нами, мамочка, уже пора!» Как бывает во сне, я мгновенно очутилась одна в каком-то
