Ознакомительная версия.
Минировалось все, даже на ровном асфальте душманы вырезали кусок под размер фугаса, устанавливали его и тщательно маскировали. Взрыватель фугасов обычно был «качковый», то есть подрывалась не первая и не вторая машина, а та, на которой число нажимов на механизм детонатора достигало заданной цифры. Я видел «духовский» фугас, изготовленный из крупнокалиберной артиллерийской гильзы, доверху набитой порохом. Эти фугасы разворачивали наши танки, отрывая башни. «Урал» вылетал на несколько метров вверх, против зарядов такой силы бесполезно было пробовать чем-то защититься. Каких-либо особо хитрых способов минирования, когда, например, минировались нависавшие над дорогой ветки деревьев, мне встречать не доводилось, единственное, что из подобного я видел, — это вышеупомянутые огромная артиллерийская гильза от САУ с электрическим взрывателем, заминированные авторучки и брелки. Мы для растяжек использовали и Ф-1, и РГД-5, очень много ставили сигнальных мин.
У душманов даже встречались электронные «Стингеры» — ПЗРК устанавливался на станок, к нему подключали что-то наподобие таймера, и в заданное время, когда должен был пролетать наш самолет, производился пуск ракеты, когда поблизости уже давно не было ни одного душмана.
Из ракетных пусковых установок обстреливали обычно артиллерийские склады или склады ГСМ. Расположение основного состава наших рот тоже попадало под обстрел, но редко.
— Какой была ситуация с продуктами и водой?
— Заострив внимание на воде, скажу, что вода в Афганистане была очень плохой: ее, во-первых, было мало, а во-вторых, в ней было очень большое количество йода, от которого начинались проблемы с зубами. Воду пили обычно заваренную с верблюжьей колючкой. После набора из скважины воду сразу никогда не раздавали — она обязательно проходила предварительную дезинфекцию.
Обеспечение продуктами было неплохим — каждое воскресенье, например, мы получали шоколад или шоколадное масло. Офицеры договаривались со старейшинами «комсомольских» кишлаков, и у нас нередко была свежая баранина, был и картофель, и привозившиеся самолетами из Союза маринованные, в металлических банках, помидоры, повидло. Так что насчет питания обижаться нечего, единственное — в пятидесятиградусную жару порой было не до еды.
— Что можете сказать про отношения с местным населением?
— Кроме того, что упомянул, с местными жителями никакого обмена на продукты не было — мы опасались отравления. С местными вообще старались в контакт не входить, чтобы не давать им повода даже подходить к нам, потому что всякое могло быть. Днем местный житель мог приветливо махать рукой проезжавшим мимо «шурави», а ночью взять в руки оружие.
И очень часто ребята страдали именно из-за своей неосторожности: было очень много мин-сюрпризов, порой просто рассыпанных по земле. Это могла быть простая шариковая авторучка, поднимаешь ее — все нормально, а пробуешь писать — и она отрывает кисть руки. Много было маленьких предметов, рассчитанных на поражение рук и ног, были и заминированные брелки, которые отзывались на свист. Поэтому офицеры проводили с нами такую политику, чтобы в контакты с мирным населением мы не вступали, тем более мы стояли на полном боевом.
— Перевал Саланг чем-либо запомнился?
— Во время первого вывода войск я на своем «Урале» с подъемником помогал преодолевать перевал, стоя на сопровождении колонн. Мы помогали подниматься на высоту в 4300 метров старым грузовикам, которые закипали еще на подъеме, эти 130-е и 131-е многое повидали на своем веку, «эмэрэски» тоже тогда выводили, старые бээрдэмы.
— Какое ваше самое яркое впечатление о той войне?
— Самое яркое впечатление — это то, что она была никому не нужна, вот что запомнилось. Очень много ребят погибло ни за что. Да, я понимаю — долг перед Родиной, забросили нас туда, чтобы мы его отдавали и «помогали афганскому народу в поддержании Апрельской революции», — это постоянно вдалбливали нам в головы. Нормальные хорошие парни потеряли там очень много здоровья, потерял его немало и я. Хотя мы могли бы отслужить в своих частях и в Союзе, вернувшись домой невредимыми.
Я повидал там многое, очень ярко запоминаются боевые действия. Остался четким в памяти мой первый обстрел.
14 октября мне исполнилось 18 лет, а 28 октября меня забрали, полгода я отслужил в учебке и попал желторотым пацаном на войну. Мы никому не были там нужны, никому… Я не знаю, зачем все это было нужно: полезных ископаемых там было слишком мало, чтобы за них биться, — ни угля, ни нефти, посмотри на карту мира: в Афганистане практически ничего нет, кругом была лишь одна сера и немного руды. А основным богатством там были и остаются гигантские плантации опиумного мака, за счет которого местное население и выживало. Когда въезжаешь весной в Джелалабад, перед глазами встает такая красивая панорама — целые поля цветущего опиумного мака, которые мы сжигали из огнеметов.
И никогда мы бы там не победили и ничего бы там не наладили. Сейчас там американцы, и у них также ничего там не получится, потому что афганцы — очень тяжелый народ, его очень сложно завоевать: начинается партизанская война, чем-то напоминающая действия наших партизан в Великую Отечественную — воевали в своих родных лесах, и попробуй их выбей оттуда. В такой же ситуации оказались и мы там: попробуй сунься к ним в горы — у них там соединенные между собой тоннели: он нырнул здесь, а вылез где-нибудь километров за пять. Я долго не мог понять, откуда у них глиняные дома, когда кругом сплошной песок, а потом до меня дошло, что ее добывали, выкапывая керизную систему.
Среди ребят, с которыми мне довелось служить, были в основном выходцы из провинциальных городков и деревень России, Украины и Белоруссии, не было «папенькиных сынков», москвича вспомнить не могу ни одного.
Помню и нашу встречу с Сашкой Зайцевым в Кабуле. Тогда пришли загружаться снарядами колонны, он был на «КамАЗе», а я на своем «Урале», а у каждого водителя на солнцезащитном козырьке было написано название родного городка, у меня было: «Калуга, Киров». И вот я вдруг увидел «КамАЗ», на козырьке которого, как и у меня, красовалось «Калуга, Киров». Я дал условный сигнал для таких случаев — два свистка; мы вышли, познакомились. Такая же приятная встреча была у меня и с покойным Юрой Сидоренковым, с Юрой мы учились вместе с первого по восьмой класс, а Сашка тоже учился в нашей 43-й школе, только на год старше меня.
— Какой след оставила война в вашей жизни?
— Первые месяца три я вскакивал по ночам, и «Рота, отбой!» была, в этот период я все еще не мог отвыкнуть от всего этого, а потом устроился на работу, женился, и постепенно все стало забываться.
Ознакомительная версия.
