Были тут в комнате еще трое. Толстая девица с поразительно глупым лицом. Напудрена до самых глаз. Она, видимо, исполняла роль секретарши. Но делать ей было решительно нечего. Она рисовала на столе цветочки.
Позади "важного чиновника", возле окна, сидел на стуле пожилой немецкий солдат. Он безучастно посмотрел в нашу сторону, зевнул и отвернулся. Какова была его роль? Охрана или представительство - кто знает? Он скучал.
Четвертым же был, верно, местный человек - ярко выраженный тип старого пьяницы. Налитой нос, чуб, свисающий из-под шапки. Мутные с похмелья глаза. Ничего, кроме желания выпить, на этом лице прочитать было невозможно. Он стоял, опершись руками о стол, ждал, наверное, распоряжений. В общем все это было похоже на глупейший водевиль.
Парт в классе не было, вместо них скамьи, посредине и вдоль стен. В дальнем углу топилась круглая железная печка.
Мы стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Люди эти вызывали во мне брезгливость и вместе с тем горечь.
Наконец "пан" заступник бургомистра соизволил обратить на нас внимание.
- Що треба?
Хотелось б ответ схватить его за шиворот, вытащить на улицу и при всем честном народе набить морду. Но я смиренно сказал:
- Шукаем старосту. Есть кимецький закон, чтобы отпущенным плинным оказывать помощь. Ось мы и прийшли до старосты...
Напыщенный глупый позер, он просто упивался своим положением. Он даже не стал нас расспрашивать, да и не разглядел как следует. Его распирало желание поучать.
- Який же я староста? Ось це староста, - и он указал на пьянчужку, он знает законы, он вам усе и зробе.
- Добре, - буркнул староста.
Но, раз начавши говорить, "пан" уже не мог остановиться. Говорил он напыщенно, величественно жестикулируя.
Днепровский задал ему несколько вопросов. Сказал, что вот мы бредем домой и не знаем, что делается на фронтах, как дальше жить.
- Непобедимая доблестная армия великой Германии добивает последние части Червоной Армии в предгорьях Урала. Москва и Петербург сдались на милость победителя. Украина вызволена... - От восторга перед собственным красноречием "пан" даже встал, закинул голову и при этом то и дело оглядывался на немецкого солдата, сидевшего у окна. Но тот невозмутимо барабанил по стеклу, позевывал.
Начал собираться народ. Гузь предложил нам с Днепровским остаться на совещании.
- Послухайте, як треба строиты нове життя!
Мы, конечно, охотно согласились. Я сел на краешке скамьи возле печки, Днепровский - шагах в трех от меня. Только мы так устроились - смотрю, входит Диденко. Он узнал меня и в первую минуту так растерялся, что побелел. Затем совладал с собой и довольно безразличным голосом спросил у старосты, что за люди. Узнав, кто мы, он сказал, что пристроит нас на ночь по соседству с собой.
К школе то и дело подъезжали подводы. Это было нечто вроде "актива" ближайших сел. На совещание Гузь созвал, кроме старост и председателей колхозов, учителей, агрономов. Большинство держалось скованно. Никто громко не разговаривал, ни один человек даже и не улыбался. Я обратил внимание еще на то, что люди избегали глядеть друг другу в глаза - будто стыдятся. Да, большинству было, верно, стыдно, что подчинились, приехали слушать этого типа.
Тут произошла безобразная сцена. К зданию школы подкатила очередная подвода. Мы услышали громкую брань, потом началась возня, борьба.
- Ох! - приглушенно кричал кто-то. - Ох, не бейте, люди добры!
Еще долго возились в коридоре, затем распахнулась дверь, и несколько возбужденных, раскрасневшихся селян с силой втолкнули в зал связанного человека.
Это был высокий детина лет тридцати. Голову он по-бычьи наклонил, взглядом уперся в пол. Руки, стянутые за спиной сыромятным ремнем, посинели от напряжения. Всклокоченные волосы закрывали лоб; из углов рта стекали струйки крови. На вспухшей щеке виднелся след каблука.
Гузь сделал повелительную гримасу.
- Що, що таке?
Связанный было рванулся к нему, и Гузь поднял к лицу руки, как бы ожидая удара.
- Ах ты, шкура! - крикнул один из сопровождавших и дал связанному такой тумак, что тот повалился на колени. Подбежал еще один селянин, ударил его ногой в бок, какая-то старуха с узлом в руке несколько раз плюнула ему в лицо. Вообще разобрать ничего нельзя было.
Когда страсти немного стихли и связанного оттащили в угол, Гузь с надеждой в голосе спросил:
- Хто такий, партизан?
Отвечать хотели все гуртом, снова поднялся шум, Гузь брезгливо поджал губы. Лишь минут через десять стала ясна суть дела.
После отступления частей Красной Армии на хутор Глуховщина вернулся Спиридон Федюк, по прозвищу "Кабан". Давно уж он, лет, верно, восемь, не появлялся в родном селе. Знали о нем, что человек он пропащий - вор, бандюга, что засудили его в Ворошиловграде за ограбление прачечной на семь лет и отбывает он наказание где-то в лагере. Как только появился на хуторе Кабан, он прежде всего завел самогонный аппарат. Пил он без просыпу и всем грозил, что может, мол, на чистую воду вывести. А вчерашней ночью люди услышали крик в крайней избе, где жила жена командира Красной Армии Калюжного. Женщина выбежала из хаты навстречу подоспевшим крестьянам с ножом в спине. Рухнула замертво. В хате же нашли задушенную дочку Калюжного, семилетнюю Настю, и сильно ушибленного и перепуганного трехлетнего мальчонку Васю.
Крестьяне бросились на поиски в лес и схватили там Кабана.
Гузь начал допрос. Все слушали с напряженным вниманием Даже немец - и тот вылупил глаза и открыл рот. А затем он подошел к Гузю, шепнул ему что-то. Гузь с готовностью вскочил и крикнул в зал:
- Чи есть тут вчитель нимецького языка? Треба переводчика.
Нашлась старушка. Ее усадили рядом с немцем.
- Ну, шо ты скажешь? - спросил Гузь с наигранной строгостью.
Бандит мотнул Гузю головой на карман своего пиджака. Гузь полез в карман Кабана, достал оттуда измятую бумажку, долго разглядывал, потом подал немцу. Немец кивнул головой и вернул бумажку.
- Так... - сказал Гузь. - Так-так, - повторил он и сильно наморщил лоб. Он был явно растерян. - Дело такое! Этот гражданин, по фамилии Федюк, уполномоченный немецкой комендатуры. - Повернув лицо к связанному, Гузь сказал:
- Это - недоразумение, сейчас вам развяжут руки.
Бандит поднялся, нагло обвел всех взглядом.
- Я, - сказал он громко, - пан бургомистр, проследил: Мария Калюжная была связана с партизанами Ее муж - коммунист. Весь хутор, господин бургомистр, партизанский!
- Брехня, вин бреше! - закричали хуторяне.
Волнение передалось всему залу. Все шептались, переговаривались. Кто-то крикнул:
- Повесить убийцу!
Немец, внимательно следивший за всем, вскочил и разрядил свой парабеллум в потолок. Мгновенно наступила тишина. Немец опять сел и дернул за рукав переводчицу.
