Ничто, однако, так выразительно не способствует раскрытию смысла «фидеизма» Гассенди, как его дань принимаемой им на веру третьей «истине» — о бессмертии души (за отрицание которой двести лет спустя Людвиг Фейербах был пожизненно лишен права преподавания в университетах).
Излагая взгляды Эпикура по этому вопросу, Гассенди в заключении одной из глав «Свода философии Эпикура» добавляет: «Нечестивые мысли, развитые в этой главе, были подробно опровергнуты нами в тех главах „Физики“, где вопреки Эпикуру мы доказали, что человеческие души бессмертны…» (5, т. 1, стр. 368). Но вся его «Физика» в целом непреодолимо влечет к отвергаемым им «нечестивым мыслям». Нет надобности обладать умом и знаниями Гассенди, чтобы увидеть, что все его исследование психофизической проблемы и вера в бессмертие души являются взаимоисключающими. Нигде с такой рельефностью не раскрывается тот факт, что его двойственная истина — не что иное, как contradictio in se, что его беглые и поверхностные высказывания в пользу бессмертия души «скорее риторические, нежели философские: благочестивые вариации на неблагочестивые темы» (28, стр. 306).
Отправляясь в блуждания по «философскому лабиринту всевозможных мнений о душе», Гассенди заходит в безвыходный тупик: нельзя не признать бессмертие души и нельзя не сознать, что такое признание категорически исключается всей его философией. Ведь загробная жизнь в потустороннем мире невозможна без допущения особой, нематериальной, духовной субстанции. А ведь именно против этого допущения как раз и направлена вся его яростная полемика против картезианского дуализма и вся его научная разработка атомистического учения о материальном единстве мира.
Что же такое бессмертная душа, сохраняющаяся после разлуки с телом, как не духовная субстанция? Признание бессмертия немыслимо без этого. И Гассенди на этом основании (т. е. без всякого опытного и, в отличие от Декарта, рационального основания) признает наряду с материальной субстанцией также и духовную: «Teneo fide mentem esse incorporem» (я верую в бестелесность духа). Утвержденный знанием монизм отступает перед требуемым верой и явно противоречащим ему дуализмом. Вопреки своей «Логике» Гассенди заявляет, что заблуждение (!) о том, что не существует нематериальной субстанции, всецело основано на чувственном восприятии. Несмотря на это, в данном случае нельзя полагаться на опыт и кроме телесных существ следует признать некую бестелесную субстанцию, ни при каких усилиях недоступную ни нашему пониманию, ни нашему воображению. Немыслимая и невообразимая субстанция приобретает сверхразумное и сверхопытное право гражданства в «Своде философии» Гассенди.
Двойственная истина находит пристанище в веровании о двойственной душе — материальной и духовной. Вся научная аргументация оттесняется раздвоением души — самым ярким воплощением, парадигмой неизбежного «двоедушия» философского учения о двойственной истине: «Душа состоит из двух частей — одной неразумной, которая… телесна… и другой разумной и интеллектуальной, которая бестелесна» (4, т. 2, стр. 256). Первая унаследована от родителей, вторая — дарована богом.
Перед Гассенди неумолимо встает та же самая неразрешимая для дуализма проблема взаимодействия души и тела, безнадежность решения которой он так убедительно вскрыл в учении Декарта. В отличие от последнего эта неразрешимая проблема внедряется у Гассенди в пределы самой души. «Я все еще пребываю в полном неведении относительно внутренней природы и сущности человека» (5, т. 1, стр. 87), — признается Гассенди в письме к Чербери, — пока не знаю, «при помощи какой связи душа объединяется с телом, каким образом, будучи бестелесной, она управляет телесными органами; почему она подвержена влиянию телесных аффектов…» (5, т. 1, стр. 87, 88). Но разве то, что он говорит о дуализме души и тела, не относится в той же мере к его собственному «двоедушию» — к дуализму самой души? Один бог в состоянии ответить на этот вопрос, ибо ему одному доступно недоступное, возможно невозможное: душа «объединяется им с телом непознаваемым образом» (4, т. II, стр. 256).
Как могли ужиться в уме Гассенди столь непримиримые между собой убеждения? «Он возводит здание сенсуалистической психологии и доводит его до той ступени, когда оно упирается в догматические требования» (66, стр. 22). В этом случае, как и во всех других, он вплотную подводит к материализму, останавливаясь там, где столкновение с клерикализмом неизбежно и непреодолимо, где истина достигает пограничной заставы, охраняемой церковной стражей.
Повинен ли сам Гассенди в философском двоедушии? Нет сомнения в том, что Гассенди был вынужден делать католической ортодоксии уступки, «приемлемые смягчения в пунктах, касающихся нашей веры» (письмо Пейреску от 28. IV 1631). Он следовал в этих случаях совету Плутарха: «Недостойно мудреца подвергать себя опасности ради глупцов». Но можно ли его укорять в этом подчинении тому, чего не оправдывал его разум? Заслуживает ли он упрека в отсутствии мужества, смелости, в трусости?
Как поступал в подобных случаях Декарт, который не был священником и жил не во Франции, а в Голландии? Сопоставим реакцию обоих философов на осуждение Галилея. Приговор инквизиции не переубедил ни того, ни другого. В письме Мерсенну (от 10.1.1634) Декарт прямо заявляет, что считает свои гелиоцентрические убеждения совершенно верными и очевидными. Со своей стороны Гассенди в письме Пейреску (от 26.11.1632) откровенно признается в своей полной приверженности гелиоцентристской космологии. Тем не менее он советуется со своими друзьями: «Не лучше ли было бы, чтобы я замолчал, чем выступать со взглядами, оппозиционными папе и стольким высокопоставленным людям?» (письмо к Диодати, 1634). Декарт, не колеблясь, решил либо немедленно сжечь свои бумаги, либо по крайней мере не показывать их ни одному человеку. «Я ни за что не хочу издавать сочинения, в которых самое малейшее слово могло бы не понравиться церкви» (письмо к Мерсенну от 28.XI.1633). «Мое желание, — делится он с Мерсенном в письме от 10.1.1634, — направлено к покою, я устроил свою жизнь сообразно моему девизу: bene vixit, bene qui latuit (хорошо живет тот, кто хорошо скрывается)». Гассенди не следует этому эпикурейскому девизу. Он не молчит. Он знакомит своих слушателей и читателей с разделяемым и подтверждаемым его опытами учением как с правомерной научной гипотезой. Он вступает в резкую полемику с Казрэ. Он настаивает на невмешательстве теологии в развитие физики. Он находит окольные пути для обхода установленных инквизицией препятствий в пропаганде научной истины, в достоверности которой он не сомневается.
