Помню и другие полёты, связанные с боевым маневрированием — полёты на атаки наземных целей прямо с «колокола» или «поворота на горке». После испытаний МиГ-21 и Су-17 я с предубеждением и осторожностью отнёсся к возможности выполнения подобных полётов на Су-24. От одной только мысли, что ограниченная по манёврам машина с массой в тридцать пять тонн окажется у самой земли без скорости, становилось не по себе. Но, тем не менее, именно она оказалась наиболее приспособленной для таких режимов.
Решалась задача по уничтожению наземной цели методом «свободная охота». В район «боевых действий» я вошёл на «бреющем» со скоростью 900 км/ч. Вместе со штурманом осматривая вокруг пролетаемую местность, я постоянно «косил» взглядом на радиовысотомер, стрелка которого колебалась рядом с индексом минимально-безопасной высоты 50 м.
— Цель наблюдаю, — вдруг торопливо воскликнул штурман, — справа под семьдесят, удаление два.
Времени для размышлений не было совершенно. Я энергично выполнил ввод в «горку» до 70° и тут же потянул оба РУДа на упор «Малый газ». Пока самолёт делает «свечку», я даю команду «Включить Главный!». А сам, удерживая угол вертикали постоянным, непрерывно отслеживаю уменьшение скорости: не проморгать бы начало манёвра. Скорость 250. Отклоняю правую педаль и начинаю поворот на 90°. Самолёт с креном начинает опускать нос, но высота ещё продолжает расти. Потом мы все зависаем на несколько секунд в верхней точке без скорости. Беглый взгляд на прибор: высота — 2400 м. «Отлично!», — мелькает в сознании мысль, а я лихорадочно ищу внизу цель. Вот она! В почти отвесном пикировании, как только появляется скорость, я доворачиваю самолёт в сторону цели и «подтягиваю» на неё прицельную марку. Видя, что она «лежит» на цели, я, затаив дыхание, делаю секундную выдержку и нажимаю боевую кнопку. Неуправляемые ракеты, как осы, стремительно повыскакивали из блоков и с шипением целой стаей устремились на цель, закрыв её на две-три секунды пороховым дымом собственных двигателей. Я ещё чуть-чуть спикировал с углом 70°, поджидая необходимую скорость для вывода. Пора! И вот уже снова на бреющем мы уходим прочь, оставив за собой растерзанную цель.
В программе испытаний оставался ещё один «мой» полёт, но Олег Цой, испытатель ОКБ, попросил уступить ему этот вылет.
— У нас аналогичная тема пока не открыта, — пояснил он, — а попробовать самому хотелось бы.
Я не возражал. Цой до недавнего времени был военным испытателем и служил в ГК НИИ ВВС в испытательной эскадрилье, которой мне тогда пришлось командовать.
— Хорошо, Олег, полетишь с Наилем Саттаровым. Он ведущий лётчик по этой теме. А мне ещё предстоит слетать у микояновцев на МиГ-23МЛД.
Не успел я проработать полётное задание, как вдруг сообщили, что на фирме Сухого произошла авария Су-24. Экипаж катапультировался в непосредственной близости от земли. Через два часа я слушал в лётной комнате рассказ лётчика о том, как при атаке цели на пикировании отказало продольное управление самолётом.
— На обычном манёвре с высокими скоростями мы бы не успели спастись, заключил он.
О. Цою «везло» на катапультирования, да ещё без какого-либо запаса высоты. Позднее, на базе Ахтубинска, он «вышел» из кабины Су-27 прямо на стоянке, ещё до запуска двигателей. Катапульта сработала, когда механик, стоя на стремянке и перегнувшись через борт, включил электропитание кресла. Механик погиб, а Цой приземлился на парашюте тут же, возле самолёта, вгорячах пытаясь снова сесть в кабину. Инструкция не предусматривала катапультирование на земле без скорости — не гарантировалось полное раскрытие парашюта до момента приземления. Олег оказался счастливчиком.
Институт представлял очередной Акт испытаний в Управление боевой подготовки ВВС с положительными выводами и рекомендациями по обучению лётного состава, но на этом всё и заканчивалось. Видимо у командования не было желания иметь какие-либо осложнения при массовом обучении. То же самое было и раньше при попытках протолкнуть в строевые части обучение лётчиков грамотным действиям при сваливании и штопоре таких истребителей, как МиГ-21 и Су-17. Было чертовски обидно за наших пилотов, не допущенных к более совершенному овладению летательным аппаратом. Неужели путь к этому лежит только через военные конфликты? Видя, что «в лоб» не получается, что неоднократные выступления перед командованием полковника В. Е. Урядова, горячего сторонника боевого маневрирования на околонулевых скоростях, безуспешны, я решил идти обходным путём: провести научно-исследовательскую работу на МиГ-21УМ с привлечением лётчиков строевых частей и на их опыте научно доказать эффективность и безопасность обучения, тем самым развеяв, как мне казалось, последние сомнения у высокого начальства. Успешному начинанию не суждено было иметь счастливый конец. Через год работы вновь назначенный начальник боевой подготовки, не вдаваясь в подробности, закрыл НИР с резолюцией: «Нам этого не надо!». Не прошло и двух-трёх лет, как вся фронтовая авиация перешла на работу по наземным целям «без выкрутасов» — с простого пологого пикирования. «Так-то оно спокойней будет для мирного времени», — примерно так рассуждал тот, кто отвечал за боеготовность авиационных частей. С тех пор и до настоящего времени на околонулевых скоростях пилотируют современные истребители одни испытатели, изумляя публику на авиасалонах мира. Лишь в конце своей службы мне удалось обучить ограниченное количество лётчиков строя, но, увы, уже не в Советском Союзе.
В конце 1970-х — начале 1980-х годов основной костяк Служба лётных испытаний истребительной авиации (СЛИ ИА) состояла уже из выпускников Центра подготовки испытателей, часть которых как-то сразу уверенно и прочно заняла своё место в коллективе испытателей 1-го Управления. Прежний устоявшийся у командиров до появления Центра осторожный подход по вводу молодых испытателей в строй к ним уже не подходил. Они были готовы сразу же подключаться к практической работе и через несколько лет начали участвовать в проведении государственных испытаний новых комплексов в качестве ведущих лётчиков. Среди выпускников были и такие, которые, проработав в СЛИ ИА некоторое время, писали рапорта с просьбой о переводе в другое лётное Управление или в военную приёмку авиационного завода. Кроме климатических условий и семейных обстоятельств здесь немалую роль играли ещё и высокие требования, предъявляемые к лётчику 1-го Управления. Ну, а в кругу оставшихся, кому служба была не просто по плечу, но и в радость, считалось, что лучшего места для жизни, чем Ахтубинск, военному лётчику во всём Союзе не найти. Провожая товарищей, смеялись: «Находчивые уезжают, а весёлые остаются». И этому в немалой степени способствовала ещё сохраняющаяся по традиции простая доверительно-дружеская атмосфера внутри огромного коллектива Управления. Такое всегда возникает там, где кипит настоящая работа. Кроме того, командирами назначались опытные и перспективные лётчики, не проявляющие «нездорового» интереса к власти, с учётом их человеческих качеств. Самой «дефицитной» должностью считалась должность старшего лётчика — ни одного подчинённого! Командиры тогда не имели никаких привилегий, кроме дополнительных обязанностей, и не использовали своё служебное положение для выяснения отношений с тем или иным подчинённым по принципу «нравится — не нравится». И в первую очередь «виной» всему этому были «старики», некоторые из которых ещё продолжали служить на командных должностях. Бесспорно, наибольшим уважением и любовью среди нас пользовался Степан Анастасович Микоян — заместитель начальника института. Из плеяды «сталинских соколов», всей душой преданный авиации, он, воспитанный в стенах Кремля, сумел сохранить свойственные ему от рождения скромность и честность, доброту и порядочность, уважение и удивительную мягкость в обращении с окружающими. В начале войны вместе со своим другом Тимуром Фрунзе Микоян закончил Качинское лётное училище и защищал небо Москвы вплоть до 1944 года, затем — академия имени Н. Е. Жуковского, а с 1954 года он — лётчик-испытатель ГК НИИ ВВС. Невысокого роста, стройный, как юноша, генерал с благородной сединой на висках как истинный интеллигент не мог приказывать своим подчинённым, а только говорил:
