Насколько мастерски Гитлер сумел подвергнуть во время второй мировой войны влиянию пропаганды вермахт и немецкий народ, настолько же неудачны были его попытки оказать влияние на противника и все «мировое общественное мнение» и осуществлять собственные военные решения и мероприятия с учетом этого мнения. Неоднократно наблюдавшаяся привычка Гитлера возводить собственный опыт в ранг закона природы, неминуемо должна была привести к катастрофическим последствиям.
Так как Гитлер после прихода к власти стал не только «фюрером и рейхсканцлером», но и верховным главнокомандующим вермахтом, а также, по сути, министром иностранных дел и пропаганды и использовал военных, Риббентропа и Геббельса только в качестве исполнительных органов, он тесно увязывает политические, военные и пропагандистские меры и во второй фазе войны принимает важные военные решения с учетом их пропагандистского влияния. Конечно, такая война требовала, чтобы он как верховный главнокомандующий включал в свою стратегию политические, экономические и пропагандистские соображения, но он заходил в этом настолько далеко, что пропорции в недопустимой степени смещались в пользу пропаганды. Так, например, во время битвы за Сталинград и Крым он не отдал приказа об отступлении, хотя с военной точки зрения это было совершенно необходимо. Отступление, которое, с его точки зрения, может иметь негативные пропагандистские последствия, не дает ему начиная с 1942 г. возможности в решающих ситуациях осуществлять долгосрочное планирование военных мероприятий и осуществлять оперативное руководство ими. В 1944 г. он отдал приказ удерживать Крым, потому что боялся, что сдача полуострова побудит Турцию отказаться от нейтралитета и вследствие растущего советского давления в черноморском регионе выступить на стороне союзников. В конечном итоге его стратегия свелась к тому, чтобы руководить военным потенциалом главным образом с учётом пропагандистского эффекта. Ради мнимых пропагандистских успехов он отказывался от подлинной стратегической выгоды только затем, чтобы повлиять, хотя бы на короткое время, на «мировое общественное мнение». Эта преувеличенная оценка пропагандистских эффектов не могла позволить ему принимать такие, например, стратегические решения, как сокращение фронтов, поскольку реализация этих решений на первый взгляд очень похожа на поражение. Совершенно очевидно, что такая стратегия престижа, несмотря на все громадные достижения армии и тыла, была наихудшей среди всех возможных альтернатив. «В военной области нельзя постоянно блефовать, а если такие попытки делаются, то борьба не только вскроет реальное соотношение сил, но и неизбежно приведет к ответному удару, который при стратегическом подходе к делу можно было бы упредить заранее: Фридриху Великому удалось пережить Колин, Хохкирх и Кунерсдорф».
Под Фромелем, руины которого стали мотивом картин не только для Гитлера, но и для уже известных художников Отто Аманна и Макса Мертенса, тоже служивших наряду со своими коллегами Бирком и Хеннигом[108] в полку имени Листа, Гитлер в начале 1915 г. стал свидетелем участия в боях индийских войск на стороне англичан. Он заметил, что они одеты не как «англичане», а как «индийцы» и мало пригодны для фронта. Тридцать лет спустя, 27 января 1945 г., он рассказывает: «Англичанину и в голову не приходит одеть индийцев по-английски… Они заставляют их бегать как аборигенов». А 23 марта 1945 г. говорит у себя на квартире в Берлине: «Есть индийцы, которые даже вошь убить не могут, они скорее позволят себя съесть… Я думаю, что если использовать индийцев для того, чтобы крутить молитвенные колеса или еще что-нибудь в этом роде, то из них получатся самые неутомимые солдаты в мире. Но использовать их в кровавом бою — это просто смешно».
Порой Гитлер игнорировал абсолютно реалистичный мировой военный опыт и на протяжении многих лет поступал совершенно наоборот, что наглядно доказывает одно из его высказываний в 1924 г.: «С сентября 1914 г., — писал он в "Майн кампф", — после того как в результате битвы под Танненбергом на дорогах и железных дорогах Германии появились первые толпы русских военнопленных, этому потоку уже не видно было конца. Громадная Российская империя поставляла царю все новых солдат и приносила войне все новые жертвы. Как долго могла Германия выдерживать эту гонку? Ведь придет же однажды день, когда после последней немецкой победы появится еще одна последняя русская армия для самой последней битвы. А что потом? По человеческим представлениям победу России можно только отсрочить, но она должна наступить».
В 1941 г. он, несмотря на этот опыт, все же надеялся в течение нескольких недель или месяцев завоевать Советский Союз.
В середине октября 1918 г. Гитлер был ранен под Ла-Монтенем. 29 ноября 1921 г. он написал: «В ночь с 13 на 14 октября 1918 г. я получил сильное отравление горчичным газом, вследствие чего поначалу совершенно ослеп». Лежа сначала в баварском полевом лазарете в Оденаарде, а начиная с 21 октября в прусском резервном лазарете в Пазевальке (Померания), он, с одной стороны, страдает от страха, что останется слепым или не сможет достаточно хорошо видеть, а с другой стороны, его гложет забота о развитии политической ситуации в уставшей от войны стране, где ему, несмотря на награды, возможно, придется просить милостыню, если революция изменит условия. «С флота постоянно поступали тревожные слухи, — вспоминает Гитлер, — что там все бурлит». И все же он надеется, что это только слухи: «…Мне казалось, что это скорее порождение фантазии отдельных людей, чем настроение широких масс. В лазарете все говорили только о надеждах на скорое окончание войны, но никто не думал, что она прекратится немедленно. Газеты я читать не мог». Однако состояние неопределенности продолжается недолго. «В ноябре общая напряженность начала нарастать. А потом вдруг, как гром среди ясного неба, пришла беда. Приехали матросы на грузовиках и начали призывать к революции. Вожаками в этой борьбе за "свободу, красоту и достоинство" жизни нашего народа оказались несколько евреев. Никто из них не был на фронте. Трое из этих «восточных» личностей по пути на родину прошли через так называемый "трипперный лазарет", а теперь пытались навязать стране красную тряпку». За этим последовали «ужасные дни и еще более кошмарные ночи. Я знал, что все потеряно. Надеяться на милость врага могли в лучшем случае дураки или лжецы и предатели. В эти дни и ночи во мне росла ненависть. Ненависть к зачинщикам этих событий. Затем я осознал свою будущую судьбу и рассмеялся при мысли о будущем, которое еще недавно доставляло мне такие заботы. Разве не смешно строить дома на такой почве? В конце концов мне стало ясно, что наступило то, чего я давно боялся, но в глубине души отказывался верить». 7 ноября 1918 г. он узнает в лазарете в Пазевальке, что война закончена, а Бавария стала республикой. Спустя три года он вспоминает: «Поскольку моя слепота вскоре начала отступать и ко мне снова вернулось зрение, а к тому же еще 9 ноября разразилась революция, я попросил как можно скорее перевести меня в Мюнхен и уже в декабре 1918 г. снова был в запасном батальоне 2-го пехотного полка».
