– Как сложилась судьба твоего брата?
– Мне об этом трудно говорить. Даже тот домик, который оставался у нас от матери, у нас забрал наш дядя, а мой брат до сих пор живёт в пещере без света и воды. Лишь большие черви составляют ему компанию во время сна и трапезы.
– Что ты, дедушка, разве сейчас есть ещё люди, которые живут в пещерах? Разве никто не может приютить его у себя?
– Сейчас, батюшка, я привёз его в Афины и вожу по врачам, чтобы хоть немного угасить память о том страдальческом взгляде, но всё равно не нахожу покоя. Его взгляд постоянно жжёт моё сердце. Послушай, батюшка, всегда смотри человеку в глаза, чтобы всё увидеть и понять. Если он печален, то сними с него его скорбь, а если весел, то укрой его, чтобы ему не потерять своей радости.
В годы, когда в Албании, на этой территории древнего Иллирика, стало распространяться безбожие, то её хитрый правитель не захотел, чтобы это выглядело как его собственная инициатива. Он организовал так называемое Движение, чтобы всем казалось, будто безбожие идёт от народа, а не от власти. После того как он опьянил народ вином отречения от Бога, тот по своей слепоте сам начал уничтожать все напоминания о вере.
В одном селе, как рассказывал мне житель Северного Эпира Василий, школа находилась рядом с церковью. Учителем в ней был грек.
– Он целыми днями учил нас, что насколько лучше было бы, если бы у нас не было ни религии, ни Христа, ни Церкви. Он говорил, что церковные запреты превращают нашу жизнь в пытку. Его слова были настолько убедительны, что в один день мы все вломились в церковь, начали снимать иконы и бросать их в грузовик, как ненужный хлам. Нам так хорошо промыли мозги, что мы не понимали того, что делали. Я сам снял икону Христа с епископского трона и швырнул её в государственный грузовик. Всё происходило так быстро, как будто Сам Бог покидал нашу страну. В тот момент, когда я протянул свои руки, чтобы снять икону, мои глаза встретились с глазами Христа. Я почувствовал укор в Его взгляде, как будто Он говорил мне: «Что Я тебе сделал, что ты прогоняешь Меня?» Но я подумал: «Хочешь, не хочешь, но Ты уйдёшь из моей жизни. Государство приказало, чтобы в Албании исчезла даже память о Тебе». Прошли годы, у меня появилась семья. Когда у нас родилась дочка Евангелия, то, едва посмотрев ей в глаза, я сказал: «Этот взгляд мне знаком. Где я его видел? Где встречал? Не помню». Позже, когда обнаружилась, что Евангелия от природы увечная, я отвёз её к одной бабке, которая лечила травами. И когда она сказала мне: «Это гнев Божий, она неизлечима», – то я вспомнил взгляд Христа на иконе в моей сельской церкви и с тех пор не нахожу себе покоя. Мне стыдно встречаться глазами с укоряющим взглядом моей дочки, я чувствую, что она как бы говорит мне: «Ты, папа, один раз съел кислый виноград, а оскомина у меня на зубах осталась навсегда».
Вот какие полезные находки попадаются порой духовнику на исповеди.
Надписи на рисунке на обороте: святой Христодул святой Иоанн Богослов монастырь святого Иоанна Богослова пещера Откровения старец Амфилохий
Последние подвижники Патмоса
Свои решения я принимаю после долгого обдумывания и многих молитв. Седой директор нашей сельской школы говорил: «То, о чём думаешь утром, сделай вечером, а то, о чём думаешь вечером, сделай утром». Я всегда соблюдал этот завет моего учителя. Впрочем, мне часто приходилось раскаиваться и плакать горше, чем апостол Пётр. Несмотря на то что Бог предупреждал меня разными знаками не раз и не два, я всё равно исполнял своё решение, после чего неизменно приходило разочарование и скорбь. Во всех моих неудачах виноват я сам. Я часто предвидел печальные последствия, но всё равно настаивал на исполнении своего решения. Поистине, я сам себя ослеплял.
Впрочем, у меня были и такие решения, о которых я никогда не жалел и которые, я уверен, были от Бога. Одним из них было решение, принятое мною в детстве, когда мне было двенадцать лет: я решил оставить родной остров и отправиться учиться на Патмос, несмотря на то, что мой отец был категорически против этого.
Тогда, в 1955 году, этот святой остров ещё не был местом, привлекающим туристов. На нём ещё оставалось многое из прежнего духовного наследия. У монахов не было ни радиоприёмников, ни магнитофонов, ни видеоплееров, ни автомобилей, ни мобильных телефонов. Они были нищими, держались подальше от так называемой культуры Запада и были более привержены к Востоку – матери всех культур. Лишь раз в неделю на остров приходил корабль и привозил афинские газеты, корреспонденцию и товары для магазинов. В руках у монахов всегда были жития святых и другие церковные книги. Чётки и книга были их единственным украшением.
(Я сам довольно рано начал читать синаксарии[134] целиком, что впоследствии очень помогло мне как в университетских занятиях патрологией, так и в понимании гимнографии. К этому меня подвигла монахиня Киприана, которая при каждой нашей встрече рассказывала мне о жизни святого, память которого праздновалась в этот день. Я часто мысленно говорил матушке Киприане: «Да благословит тебя Бог», – особенно во время экзаменов, которые я сдавал вместе с одним священником. Наш покойный профессор патрологии господин Бонис как-то спросил его:
– Как тебя зовут, отец?
– Афанасий.
– А что ты знаешь о своём святом?
Тот, немного подумав, сказал:
– Ничего не знаю. Но я уверен, что раз он святой, то, значит, был хорошим человеком.
Профессор смутился.
– А разве ты, отец, не говоришь каждый день на отпусте: «Афанасия и Кирилла, патриархов Александрийских»?
– Я, господин профессор, пришёл сюда не для того, чтобы изучать патрологию, а для того, чтобы получить диплом, который принесёт мне повышение зарплаты.)
Даже самый необразованный из этих монахов занимался изучением Евангелия на практике. Один француз по имени Жак, принявший православие, говорил о пустынности и тишине Хоры, этого средневекового городка, выстроенного у монастырских стен: «Ты можешь раздеться догола и пройти по городу от одного края до другого, и никто из местных жителей тебя не увидит».
Когда в монастыре бывал наплыв мирян, которые обычно приходили на праздники святого Иоанна Богослова, преподобного Христодула и в Великий Четверг, то женщины оставались снаружи храма в портике. Потом они попадали в притвор на очень короткое время, и то, если монахи пропускали их, и могли подойти к иконостасу. Пока был жив духовник отец Никодим Каппос, ни одна женщина не ходила по территории монастыря. Каждый вечер он ходил по монастырскому двору с чётками в руке, и лишь стоило ему показаться, как все женщины тут же исчезали. Так монахи на Патмосе были одновременно и посреди мира, и вне его. Либерализм погубил на нашем острове много духовных кораблей, даже стоявших у причала. Мы собственными руками разрушили волнорез, и к нам прорвалась мирская буря. Да пошлёт нам Бог таких старцев, которые стали бы волнорезами, защищающими молодых монахов от ураганного ветра и бешеных волн!
