1 декабря возвратился к должности, на полтора месяца просрочив отпуск.
В это время Китти Тютчева проходила курс лечения на немецких курортах. Анна умоляла ее издали последить за лечением отца. Оговорка старшей дочери будет понятна, если учесть, что Тютчев отправился в путешествие вместе с Лелей Денисьевой. «Заграничные путешествия, — вспоминал ее родственник, — Лёля особенно любила, потому что тогда Феодор Иванович был в полном и нераздельном ее обладании, и ее теория о законном с ним браке осуществлялась тогда и на практике»{283}. А в это время Эрнестина Федоровна, не знавшая, где искать мужа и куда адресовать ему письма, с грустью писала Дарье: «Будь у меня муж, который мог бы жить вдали от света и интересовался бы управлением своих земель, я была бы безмерно счастлива. <…> После 16 сентября у меня не было вестей от папа, а письмо его было от 1/13 сентября. Давно пора кончиться всей этой неразберихе и всем нам соединиться»{284}. Конца этой неразберихе не предвиделось: 11 октября 1860 года в Женеве Елена Александровна родила сына Федора{285}.
Мы не знаем, как Федор Иванович отреагировал на появление еще одного ребенка, но достоверно известно, что именно в это время он очень сильно переживал по поводу затянувшегося девичества своих взрослых дочерей. За одной из них ухаживал Иван Сергеевич Тургенев, за другой — Лев Николаевич Толстой, но ни в том, ни в другом случае, к немалой досаде светских знакомых, браком дело так и не закончилось. «Сия замысловатая комбинация», иронически заметила Анна, «отнюдь не привлекает ни одну из сторон»{286}. Барышни Тютчевы не были огорчены. Историки культуры и литературы скорбят по сию пору, хотя умело скрывают свои чувства. Анна, в мужья которой прочили Тургенева, насмешливо заключила: «Но если г-на Тургенева не трогают чары дочерей, то в их отца он положительно влюблен. Папа и он — лучшие друзья: встретившись, они проводят целые вечера один на один. Они так хорошо соответствуют друг другу — оба остроумны, добродушны, вялы и неряшливы»{287}.
Барышням нелегко было найти достойную партию. Их отец вращался в исключительно высоких сферах, к которым девушки привыкли с юных лет, но камергер Тютчев не мог обеспечить дочерей богатым приданым, которое позволило бы им сохранить такой же образ жизни и после замужества. Дело в том, что хотя сам камергер годами вел жизнь, для которой у него не было достаточных средств, он не испытывал по этому поводу никаких неудобств: очевидный для всех Божий дар Федора Ивановича позволил ему легко занять и до самой смерти прочно удерживать за собой единственное в своем роде место. В мундирном городе Санкт-Петербурге он мог позволить себе появиться во фраке там, где для всех присутствующих был обязателен парадный мундир с орденами. Отец взрослых дочерей просто обязан был давать балы, чего Федор Иванович из-за недостатка средств никогда не делал.
Светский человек не должен был ходить пешком и не мог пользоваться услугами дешевых извозчиков, человеку из высшего общества надлежало иметь собственный выезд — все эти обязательные нормы поведения Федор Иванович мог игнорировать без всяких последствий для своей репутации светского человека. Наш герой не мыслил своего существования вне элиты общества, и его дочери с трудом представляли себе иную жизнь. От будущего мужа они ожидали, что он предоставит им такую возможность. Но даже среди их великосветского окружения редкий жених обладал достаточными для этого богатством и знатностью. Высокий социальный статус сохранить было практически невозможно — мезальянс барышни изначально отвергали.
Когда руки Китти Тютчевой попросил один московский знакомый, она решила посоветоваться с отцом. «Утром я говорила с папа, и он очень помог мне правильно взглянуть на вещи. У этого господина 600 душ, но отец его так мало заботился о своем состоянии, что в настоящее время он имеет 3000 р. серебром в год, а это мало, почти ничего. Но Бог все устроит к лучшему!»{288} Действительно, трудно было угодить барышне, считавшей, что три тысячи рублей серебром в год — это почти ничего. Чтобы современный читатель смог понять, насколько неадекватно Китти воспринимала жизнь, я приведу следующий пример. Когда будущий военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин стал профессором Военной академии и одновременно занял важный пост в штабе Военно-учебных заведений, то он по обеим должностям получал до 2700 рублей серебром в год и искренне считал себя обеспеченным человеком. Подчеркну, что Милютин был отцом большого семейства (четыре дочери и два сына), жил только службой и не был помещиком и душе-владельцем{289}.
Камергер Тютчев, прекрасно разбиравшийся в реалиях большой политики, абсолютно не представлял себе реалий обыденной жизни и чистосердечно недоумевал, почему его дочери никак не могут выйти замуж. «Во всяком случае давно пора, и, между нами, дорогой друг, не скрою от вас, что этот рок, тяготеющий над моими дочерями, этот рок, столь зловещий и вместе с тем столь необъяснимый, порой вызывает у меня приступы сильнейшего раздражения… Я, конечно, знавал многих женщин за свою долгую жизнь. Так вот, говоря беспристрастно, я мало встречал таких, которые стоили бы моих дочерей. Как же получается, что они не находят ценителей более умных и более явных»{290}.[26]
Графу Льву Николаевичу Толстому трудно отказать в уме. Он был увлечен Екатериной, Китти Тютчевой и даже подумывал о женитьбе. Дневник писателя и его письма позволяют нам проследить перипетии этого несостоявшегося романа.
25 января 1857 года: «Вечер у Сушковых. Тютчева мила».
24 ноября 1857 года: «Был у Тютчев<ой?>. Ужасно неловко почему-то».
19, 30, 31 декабря 1857 года: «Бал у Бобринских, Тютчева начинает спокойно нравиться мне».
1 января 1858 года: «Визиты, дома, писал. Вечеру Сушковых. Катя очень мила».
7 января 1858 года: «Бал маленький, грязный, уроды и мне славно, грустно сделалось. Тютчева вздор!»
8 января 1858 года: «Нет, не вздор. Потихоньку, но захватывает меня серьезно и всего».
19 января 1858 года: «Тютчева. Занимает меня неотступно. Досадно даже, тем более, что это не любовь, не имеет ее прелести».
20 января 1858 года: «М. Сухотину с язвительностью говорил про К. Тютчеву И не перестаю, думаю о ней. Что за дрянь! Все-таки я знаю, что я только страстно желаю ее любви, а жалости к ней нет».
28 марта 1858 года: «Вечер у Сушковых. Увы, холоден к Тютчевой».
