Вольфу пришлось распутывать накопившиеся долги, сумма которых достигла к августу 1739 года 1936 рейхсталеров (из которых на долю Ломоносова приходилось 613, Виноградова — 899 и Рейзера — 414 рейхсталеров). Вольф торговался с жадными ростовщиками из-за каждого гроша и старался уплатить по наиболее низкому курсу рейхсталера. «Там, где можно было, — писал он, — я кое-что списывал со счетов в присутствии гг. студентов, с тем чтобы они сами видели, что можно было выторговать и сколько уплачено под расписку». Денег, присланных из Петербурга, на расплату с долгами не хватило, и Вольфу пришлось докладывать из своего кармана (что впоследствии ему было возмещено Академией). Снабдил он их и деньгами на дорогу, выдав каждому по четыре луидора (считая луидор в пять рейхсталеров), «потому что в Саксонии не ходят другие деньги». Но деньги эти он предусмотрительно вручил им, только когда они сели в карету.
20 июля 1739 года, утром, после пяти часов, русские студенты покинули Марбург. Сообщая об их отъезде, Вольф писал: «Из-за Виноградова мне пришлось много хлопотать, чтобы предупредить столкновения его с разными студентами, которые могли замедлить отъезд». Расставание с Марбургом было особенно тягостно для Ломоносова. По словам Вольфа, он «от горя и слез не мог промолвить ни слова». Оставил он здесь, как потом стало известно, и сердечную привязанность.
Три года, проведенные в Марбурге, не пропали даром для Ломоносова. Отзыв, полученный им от Вольфа, гласил: «Молодой человек, преимущественного остроумия, Михайло Ломоносов, с того времени, как для учения в Марбург приехал, часто мои математические и философские, а особливо физические лекции слушал и безмерно любил основательное учение. Ежели впредь с таким же рачением простираться будет, то не сомневаюсь, чтобы, возвратяся в отечество, не принес пользы, чего от сердца желаю».
***
В почтовой карете с форейтором, оглашавшим окрестности звонкими звуками рожка, русские студенты ехали из Гессенского княжества в Саксонию через Херсфельд, Эйзенах, Готу, Наумбург, Вейсенфельс и Лейпциг. Карета то покачивалась на горных дорогах, то с грохотом спускалась в приветливые долины и бежала по ослепительному солнцепеку мимо сверкающих голубых речек, то снова уходила в прохладную темноту леса или неожиданно выскакивала у сумрачных ворот средневекового замка или небольшого черепитчатого городишки. Стояли жаркие дни. На тянущихся по холмам виноградниках лениво поспевали ягоды. Кругом шла уборка урожая. Немецкие крестьяне работали на своих помещиков, как лошади. Но плетка по их спинам гуляла чаще, чем по животным. За малейшие провинности крестьянам накладывали на руки и ноги колодки или сажали в цепях на деревянного осла, выставленного перед господским домом.
25 июля студенты въехали во Фрейберг и тотчас же явились к берграту Генкелю, который незамедлительно прочитал им суровую нотацию и огласил наставление, присланное из Петербургской Академии, что они выслушали, потупив очи и с видимым смирением.
Им было объявлено, что содержание их убавлено наполовину, причем на руки им будет выдаваться не свыше одного талера в месяц: «на письменные материалы, пудру, мыло» и другие мелкие расходы.
«Платьем они должны обходиться как знают и довольствоваться тем, которое имеют предстоящие два года», — официально предупредил Корф Генкеля. В то же время было приказано «объявить везде по городу, чтобы никто и ни в чем не верил им в долг, ибо, если это случится, то Академия наук никогда не уплатит за них ни единого гроша». Для студентов наступили черные дни. Говоря языком бурсы, они «повесили нос на квинту». Но они решили усердно заниматься. Бывший петербургский академик Юнкер, изучавший по поручению русского правительства постановку соляного дела в Германии, оказался в то время как раз во Фрейберге. 11 августа он написал барону Корфу, что новоприбывшие русские студенты «по одежде своей, правда, выглядели неряхами, однако ж по части указанных им наук, как в том убедился и берграт, положили надежное основание, которое может послужить довольным свидетельством их прилежания в Марбурге». Приехав во Фрейберг, русские студенты снова попали к знаменитости, хотя и совсем другого склада, чем Христиан Вольф. Иоганн Фридрих Генкель (1669–1744), сын саксонского врача, сперва собирался посвятить себя богословию. Но у него оказался слабый голос, непригодный для чтения проповедей. Тогда он занялся медициной, проявив также большой интерес к химии. В 1713 году он поселился во Фрейберге, где получил должность «городского физикуса» (врача). Он стал изучать профессиональные заболевания горняков и плавильщиков, публично объявив, что будет бесплатно лечить нуждающихся. В 1728 году он выпустил брошюру, в которой наряду с профилактическими советами, которые он давал горнорабочим, выступил против применения детского труда при сортировке руд. Постепенно Генкель вжился в горное дело и хорошо изучил его. Особенно пристрастился он к минералогии и минералогической химии. Собранный им минералогический кабинет стал не только достопримечательностью Фрейберга, но получил известность в других странах. С 1730 года Генкель отказывается от должности «городского физикуса» и скоро становится «бергратом» — советником правительства по горному делу. В 1733 году он получил субсидию в 200 талеров на устройство небольшой лаборатории, куда стал принимать для обучения не свыше шести студентов ежегодно. Одновременно ему была назначена пенсия в размере 800 талеров в год.
Генкель был серьезным ученым, сыгравшим положительную роль в развитии минералогической химии. Некоторые его приемы исследования носили новаторский характер; так, не довольствуясь внешними признаками для характеристики минералов, как большинство его современников-минералогов, Генкель стал на путь исследования с помощью огня их химических свойств и, что особенно важно, вводил так называемый «мокрый анализ» (то есть исследование в растворах). Занимаясь минералогической химией, Генкель являлся представителем «флогистической химии», которой он как бы открыл новую область применения. Учение о флогистоне — особом невесомом веществе, участвующем в процессе горения, — при всей своей ошибочности сыграло важную историческую роль в развитии химии. И Ломоносов, прежде чем он стал освобождаться от метафизических представлений о материи и преодолевать учение о «невесомых», прошел через флогистическую химию. Это был неизбежный этап. Впервые Ломоносов познакомился с флогистической химией еще в Марбурге на лекциях профессора Дуйзинга, а также путем самостоятельного чтения книг основателей флогистики Бехера и Шталя. И хотя учение о флогистоне рано перестало удовлетворять Ломоносова, он отдал ему некоторую дань, как, например, в своей ранней незавершенной диссертации «О металлическом блеске», где он не только неоднократно ссылался на труды Бехера и Шталя, но и пользовался понятием флогистона.
