Письма Казановы к Манон так и не нашли. Однако содержание их можно себе представить. Как пишет биограф Казановы Ален Бюизин, «я представляю себе короткие записки, начерканные наспех в редкую минуту досуга среди многочисленных занятий, дел лотереи, игры в карты, приемов в высшем обществе, каббалистической чепухи и секса».
Наверняка любовь Манон весьма льстила Казанове — такая чистая и трогательная, однако оценить ее по достоинству он не мог. В конце концов, бедная Манон постепенно поняла, что Казанова никогда на ней не женится. В середине февраля 1760 года она написала ему последнее письмо:
«Будьте благоразумны и примите хладнокровно новость, которую я вам сообщу. В этом свертке все ваши письма. Если вы храните мои письма, то сожгите их. Я рассчитываю на вашу порядочность. Не помышляйте более обо мне. Со своей стороны, я сделаю все возможное, чтобы позабыть вас. Завтра я стану женой господина Блонделя, королевского архитектора и члена королевской Академии. Вы меня очень обяжете, если по возвращении в Париж притворитесь, будто не узнали меня повсюду, где меня встретите».
А 29 июля 1760 года было подписано свидетельство о браке между Манон Баллетти и Жаком-Франсуа Блонделем, вдовцом пятидесяти пяти лет, профессором Художественного училища и членом Академии архитектуры. Очевидно, что Манон, разочарованная своей несчастной любовью, дала согласие первому же серьезному жениху, попросившему ее руки.
Глава четырнадцатая
Беседы с Вольтером
Вольтер меня поразил… Он рассуждал как истинно великий человек.
Джакомо Казанова
В конце 1759 года Казанова уехал в Голландию и там попытался завязать хоть какую-нибудь любовную связь. Ничего не вышло. Поняв, что дела решительно не ладятся, Казанова переехал в Германию.
Там дела пошли чуть лучше, и в Кёльне, в разгар карнавала, он имел краткую связь с Марией фон Грот, юной супругой местного бургомистра.
В свой тридцать пятый день рождения, 2 апреля 1760 года, Казанова приехал в Штутгарт, а потом перебрался в Швейцарию, где в то время жил знаменитый Вольтер, познакомиться с которым он давно мечтал.
Судьба Вольтера сложилась непросто, и выглядит она, даже написанная самыми крупными мазками, весьма поучительно. Дело в том, что Франсуа-Мари Аруэ (он же Вольтер) долгое время был на особом счету у маркизы де Помпадур, так как она воспитывалась на его произведениях и даже считала себя его ученицей. Именно при ее содействии Вольтер обрел подлинную славу, а также вожделенное место академика и главного королевского историографа, получив к тому же еще и звание офицера двора Его Величества с двадцатью пятью тысячами ливров жалованья. Всевозможные милости были так велики, что Вольтеру даже стало казаться, что еще немного — и он получит министерский портфель. Благодаря влиятельной маркизе, философ жил в Версале, сытый и почитаемый, и вполне мог считать свою жизнь удавшейся.
Вольтер был любимым автором маркизы де Помпадур, и она про него говорила:
— У нас есть тысяча разных авторов, но лишь один поэт. Это Вольтер. Если он не верит в Бога, как говорят, очень жаль. Но это не мешает ему быть великим человеком.
Однако, поднимаясь по ступеням карьеры, Вольтер постепенно начал обращаться к маркизе все более и более фамильярно, отвечая на ее вопросы полушутя-полуснисходительно. Поначалу маркиза списывала это на разницу в возрасте, составлявшую почти тридцать лет. В самом деле, так язвительно вполне мог разговаривать отец с дочерью. Настоящее же похолодание в их отношениях наступило после того, как Вольтер написал о маркизе несколько достаточно бестактных строк. Этим он, как говорится, подпилил сук, на котором сидел, и одновременно плюнул в известный колодец, совершенно забыв, почивая на лаврах, о насущной необходимости «воды напиться».
Короче говоря, в одном из стихотворений он написал, что король «летит в ее объятья, позабыв про победу». И как подобное следовало понимать? От этих строк король и его семья пришли в неописуемую ярость. Что себе позволяет этот бумагомаратель? Уж не думает ли он, что прилично ставить на одну доску великие победы короля во Фландрии и покорение его собственной особы фавориткой? Атмосфера в Версале накалилась до такой степени, что вольнодумцу пришлось убираться подобру-поздорову.
Вольтер уехал в Люневилль, где прожил весь 1748 год и половину 1749 года при дворе Станислава Лещинского, бывшего польского короля и отца королевы Франции, доживавшего свой век в Лотарингии почти без всякой власти.
Оказавшись отлученным от французского двора, Вольтер, как ни странно, обвинил во всем свою недавнюю благодетельницу. Не умея скрывать свои эмоции и всегда готовый сорваться в какую-нибудь крайность, он написал про маркизу, что она «создана для гарема, как для оперы», и что «любовь готовой ко всему рукой подложила ее под одеяло монарха». Это уже была последняя капля. После этого маркиза не разговаривала с ним несколько лет, но даже в эти годы Вольтер продолжал получать пенсию, что свидетельствует о ее великодушии по отношению к людям, которые когда-то были ей дороги.
После этого положение Вольтера во Франции стало совсем тяжелым: повсюду — и при дворе, и в театре — торжествовали его враги. А прусский король Фридрих II все настойчивее и настойчивее звал его к себе. В результате, в июне 1750 года Вольтер покинул родину, не подозревая, что вернуться сможет лишь за три месяца до смерти.
После отъезда Вольтера маркиза де Помпадур облегченно вздохнула. Ее бывшего фаворита при дворе не любили, и это ее покровительство лишь создавало ей дополнительные проблемы. А проблем у нее и так было предостаточно.
Фридрих Великий много лет находился в переписке с Вольтером, и в 1751 году тот по его приглашению поселился в Потсдаме, но уже через два года поссорился с королем и был вынужден покинуть Пруссию. После этого Вольтер поселился в Швейцарии, где он купил себе имение около Женевы, переименовав его в Delices (Отрадное).
К Вольтеру устроили паломничество. Казанове, как всегда, повезло, и французский офицер Шарль-Бартелеми де Виллар-Шандьё познакомил его с Вольтером, и у них состоялся продолжительный разговор. Это была встреча всемирной славы со славой скандальной, встреча француза и итальянца, поэта и авантюриста, встреча двух людей, представлявших два совершенно разных мира.
Вольтер принял Казанову не как блестящего «человека моды», а как некий курьез, и Казанова быстро понял, что можно завоевать расположение этого великого человека, но понял он и цену, которую нужно было бы за это заплатить.
