Это прозвучало как пощечина. Прошло несколько месяцев, а она все еще причиняла мне боль. Как Франсуа мог такое сказать о моей семье? “Не очень-то прикольная семейка Массонно!” А ведь это типичная семья его избирателей.
Я долго колебалась, стоит ли рассказывать об этом случае, который наглядно раскрывает его сущность и, несомненно, вызовет возмущение моих близких: они ведь так радовались знакомству с ним и так гордились, что принимают его в своем доме. Но мне хотелось смыть с себя все наслоения лжи и, написав эту книгу, сбросить груз недосказанного.
Простите меня, мои родные, что я любила человека, способного с издевкой называть вас “Не очень-то прикольной семейкой Массонно”. Я горжусь вами. Никто из моих братьев и сестер не пошел по кривой дорожке. Кто-то преуспел, кто-то – нет, но мы поддерживаем друг друга и умеем выражать свою любовь, и слова “семья” и “сплоченность” для нас имеют вполне конкретный смысл, тогда как для Франсуа это всего лишь абстракция. Ни разу он не пригласил ни своего отца, ни брата в Елисейский дворец. Он мечтал о необыкновенной судьбе, этот президент – надменный одиночка.
Так в какой же среде существуют эти самые не очень-то прикольные люди? Да, это правда, мои родственники не получали дипломов Национальной школы управления или Высшей коммерческой школы. Ни у кого из нас нет собственной клиники, никто не торгует дорогой недвижимостью, как отец Франсуа. Никто не имеет усадьбы на Лазурном Берегу в Мужене, как он. Никто не занял высокой чиновничьей должности, не стал знаменитостью, как его сокурсники из выпуска Вольтера, к которым он много лет ходит в гости. Массонно – семья скромных французов. Скромных, но гордящихся собой и своей жизнью.
Его пренебрежительно брошенные слова звучат у меня в голове с тех пор, как чары развеялись и я перестала терять голову от одного его взгляда. Он внушал избирателям, что не любит богатых, на самом же деле наш президент не любит бедных. И, гордясь своим остроумием, в частных разговорах называет их “беззубыми” – он, представитель левых сил. Я снова не без горечи подумала о “неприкольной семейке”, когда узнала, что во время романа с Жюли Гайе Франсуа побывал в роскошном, с фасадами XVII века, замке ее родителей, окруженном великолепным парком. Конечно, он выглядит куда внушительнее, чем социальное жилье в зоне массовой застройки. И неизмеримо лучше, чем трейлер на площадке кемпинга без единой звезды не очень далеко от моря.
Такие семьи, как у Гайе, Франсуа нравятся: дед – хирург, мать – антиквар, отец – известный врач, консультирующий министров. Маленький, вполне “прикольный” мирок богемных буржуа с устоявшимися рафинированными вкусами, где за столом собираются знаменитости, где все голосуют за левых, но понятия не имеют об уровне минимальной зарплаты в стране. Моим домашним нет нужды наводить справки у специалистов, они и сами все знают: цифры указаны в конце их зарплатных карточек.
Все меня принимали за расчетливую, опасную буржуазку, а я просто оказалась не на своем месте. Самозванка двойне. После объявления о нашем разрыве моя семья еще больше сплотилась. Массонно никогда друг друга не предают. Все меня поддержали. Тому мужчине, что сидел с ними за одним столом и шутил, чтобы снискать всеобщую симпатию, на самом деле было скучно с этими “неприкольными”: он предпочел бы поужинать в ресторане. А между тем они могли бы поведать ему о том, что чувствуют французы: у них не принято лукавить, не принято лгать, они привыкли говорить правду прямо в глаза.
Тем не менее однажды Франсуа, как всегда двусмысленно, заявил:
– Что мне в тебе нравится, так это то, что ты всегда помнишь о своем происхождении.
Как я могу о нем забыть? Я, которой молва приписывает колоссальное состояние, якобы унаследованное от деда-банкира, умершего еще до моего рождения, – как будто во Франции невозможно пробиться наверх из более низкого социального слоя. Разве пришлось бы моей матери работать кассиршей, если бы у нас было состояние? Даже пятилетний ребенок сообразил бы, что такого не бывает, но слухи оказались живучими, и эта информация до сих пор есть в Википедии.
Нет, я не являюсь владелицей замка или другой собственности, как другие первые леди до меня, например Карла Бруни, Бернадетт Ширак или тем более Анн-Эмон Жискар д'Эстен. Но когда я впервые переступила порог нашего домика, он показался мне настоящим дворцом. Мне едва исполнилось четыре года, и мы уже сменили не одно социальное жилье. А здесь был настоящий дом, да еще и с садом. И пусть мы спали вчетвером в одной комнате, все равно это был дворец.
Я по всем статьям решительно не годилась на эту роль: отношения не оформлены, состояния нет, к тому же мне нужно работать. Какая же из меня первая леди? Однако в один прекрасный день я пробила свой стеклянный потолок, ступив на красную дорожку. С такой силой пробила, что разлетевшиеся осколки изранили меня.
С первого дня в Елисейском дворце я хотела многое сделать. Сразу же пригласила к себе прежнюю команду Карлы Бруни и спросила у референта и всех помощниц об их планах. Хотя репутация истерички шла впереди меня, они решили остаться. Все без исключения. Думаю, они об этом не пожалели, совсем наоборот. Мы вместе преодолели немало трудностей.
Едва я приехала, они помогли мне вникнуть в суть дела и подготовить визит президента в Соединенные Штаты. От меня требовалось выбрать подарок Мишель Обаме. Я предложила привезти ей что-нибудь из товаров, которые производятся в Коррезе, – сумочку или продукты косметики, то, что стоит сущие гроши, зато станет знаком внимания к жителям округа, где он был депутатом.
Спустя несколько дней после избрания я вылетела вместе с президентом в Соединенные Штаты. Поднявшись на борт президентского самолета, я увидела то, что пресса называла “Эр-Саркози”: большую спальню, просторную ванную, кабинет президента, зал для совещаний, превращавшийся в столовую. За столом одновременно помещалось одиннадцать человек. Чаще всего это были министры, глава государства и дипломатический советник. Два человека действительно достойных. Но большинство министров, за исключением Лорана Фабиуса, явно не дотягивали до нужного уровня, – не обязательно быть экспертом, чтобы это понять. Послушав их, я расстроилась. Молча наблюдала за ними и думала, как такой-то или такой-то могли получить пост министра. Наверное, чтобы соблюсти баланс представительства: пол, регион, партия. Мало кого назначили исходя из его компетентности. Бывшей политической журналистке, коей я по сути всегда и оставалась, это бросалось в глаза. Пресса всегда критиковала дилетантизм. Интересно, написала бы я то же самое, если бы до сих пор вела политическую рубрику в “Пари-Матч”? Пожалуй, промолчу.
