Ознакомительная версия.
Еще март 1897 г.: «Любимая моя матушка! Тебе не стоит тревожиться, что я будто бы веду себя опрометчиво! Вечером мы с Тюрой почти не выходим из дому без сопровождения Фигге и Стиккана. A они, да будет тебе известно раз и навсегда, люди порядочные. Впрочем, ты права. Как раз вчера мы ходили в Оперу слушать “Аиду” причем не с ними, а с капитаном Пальмросом и господином Бэрнъельмом, которые нас и пригласили. C нами была еще одна молодая шведка, фрекен Шутценхейм. Сначала мы поужинали у господина Б., а уже потом отправились в Oпepy. Я раньше не слышала “Аиды”, поэтому совершенно не могла следить за действием, тем более что пели, разумеется, по-русски. Пояснительного текста, какой тебе дают в Стокгольме, здесь не бывает. Сегодня я помираю хочу спать. <…> A вчера утром, представь себе, мне объяснились в любви прямо на улице. Одни перс, который знает русский язык. Очевидно, ему понравилась моя внешность, в особенности рыжие волосы. Я шла мимо, и он окликнул меня словами: “Ты красивая”, на что я ответила: “А ты нет”. Это было не совсем справедливо, потому что у него были дивные глаза. Тогда он сказал: “Я люблю тебя”, на что я ответила: “А я тебя – нет”. – “Неважно, я тебя все равно люблю” – продолжал он. Я в ответ: “Но я не татарка”. Он опять: “Неважно, я тебя очень люблю”, на что я сказала, дескать, это глупо с его стороны, и юркнула в свои ворота. Надеюсь, каналья просто шутил со мной, иначе дело могло обернуться не самым приятным образом. A еще, матушка, не стоит тревожиться по поводу чумы. Никто из здравомыслящих людей вокруг не думает, что она сюда доберется. Ты спрашиваешь, чем занята Тюра. Она учит сына капитана Ласси, для чего каждый день ходит к ним. Кроме того, она вышивает подушки, занимается живописью и прочая и прочая, в общем, делает все, что ей заказывают. Она уже здорово поднаторела в русском, чего нельзя сказать обо мне, потому что эти негодники, у которых мы живем, норовят говорить только по-немецки».
27 апреля 1897 г.: «В Тифлисе мы провели время чертовски весело, шикарно и здорово. Жили в шикарном отеле и имели все, что было угодно душеньке. Мы пробыли там каких-нибудь четыре дня, но эти дни можно считать самыми замечательными в моей жизни. Hac с Тюрой пригласили Стиккан и Фигге. Еще ездили Берта и Андерс Таусон, господин Бэрнъельм, господин Петерсон, а также Юлин и Лаквист. Сегодня обедала в гостинице “Метрополь”. Страшно устала и хочу спать. Играла в лаун-теннис, потом два часа ходила по степи за черепахами. Хильда и Вильгельм уже спят».
C ноября 1898 г. Рут опять в Петербурге – обустраивает квартиру Хагелинов, ухаживает за детьми и осматривает город.
«Дражайшая матушка! Ha улицах тут невероятное оживление, и мне оно нравится. Когда со мной Хильда, мы берем экипаж, обычно же, если идти недалеко, я с удовольствием окунаюсь в гущу народа. Однажды я зашла с Борисом в финский магазин, где продают хрустящие хлебцы из пеклеванной муки. Какие же они вкусные, а то мне уже приелся извечный белый хлеб швейцарских пекарей. <…> Завтра приезжает из Выборга Тюра Хейкель. Хильда еще до моего приезда позвала ее в гости. Приятно будет снова повидаться с Тюрой. Впрочем, насколько я поняла, она пробудет у нас всего дня два. Hy что ж, надо получше провести это время.
Вильгельм в Баку и едва ли вернется в Петербург, пока я тут. Ребятишки ужасно милые. Правда, самый маленький бывает не очень доволен, когда я беру его на руки, но потихоньку привыкает. Утром он заходит ко мне, когда я умываюсь, и подсмеивается надо мной. Борис сильно вырос и стал непослушным, только все равно он мой любимец. <…> Хильда кланяется тебе и сестрице. Говорит, что постарается за этот месяц как следует воспитать меня, потому что мне якобы не хватает воспитания! C наилучшими пожеланиями всем, Плутовка».
Тогда же, в ноябре, Рут пишет из Петербурга своей сестре Аве: «Были с несколькими визитами. Hac принимали Нобели, фру Ольсен (урожденная Мина Нобель) и Кауфманы (как я понимаю, Хильдины близкие друзья), а вчера еще владелец нашего дома, Белямин. Иногда заглядываем к живущим тут же Кьяндерам, старым знакомым Хагелинов. Два-три раза были гости и у нас, только чаще нас не могли застать, отчего Хильда написала на визитной карточке: “lundi j.f.”[28], так что теперь приходится по понедельникам сидеть дома. Однажды нас посетил приехавший из Баку капитан Пальмрос. Я о нем рассказывала и даже показывала его карточку. Ha другой день он пришел снова и остался к завтраку (как здесь называют полуденную еду). Интересно было послушать свежие бакинские новости».
Рут уезжает, сначала в Швецию, затем в Льеж. Она отсутствует три года.
B октябре 1901 г. она пишет из Петербурга: «Дорогая моя матушка! У меня выдалась спокойная минутка, хотя дети еще не легли. Борис пристроился рядом, за письменным столом Вильгельма, и читает интересную книжку, а Лина сидит напротив – пытается успеть с уроками. Доносящиеся с другой половины жуткие индейские вопли означают, что дома и Володя, но до поры до времени с ним занимается тетушка».
Петербургский особняк Нобелей посещает Сельма Лагерлеф. B 1912 г. она рассказывает:
«Из просторного вестибюля в нижнем этаже я по великолепной высокой лестнице поднялась в городскую квартиру и попала в зимний сад. Слева от него были двери в столовую и в замечательный кабинет доктора Нобеля. Далее располагалась огромная гостиная – такой большой гостиной я еще никогда не встречала в частном доме…»
B конце ноября 1901 г.:
«В пятницу мы ходили к Круселлям и застряли там: они давали обед, который затянулся до 10 часов. Мы честно хотели сразу уйти, но господин Круселль настиг нас в передней и вернул. Hac усадили за стол, и мы хорошо провели время. Я отдала должное еде и с удовольствием присоединялась ко всем тостам, пила шампанское и другие вина. После обеда для нас пели два господина, и настроение у всех было превосходное, и мне было очень весело, только я умудрилась облить Хильду кофе, – впрочем, виновата отчасти была она сама. За два года в Льеже я и вполовину столько не смеялась, сколько уже смеялась тут. Даже трудно сказать над чем, просто здесь вечно случается всякие глупости, да и Хильда такая потешная, с ней не соскучишься.
У нас тут сплошная суета. За предыдущую неделю провели в спокойствии дома всего один день – среду. A в остальные дни либо сами куда-нибудь ходили, либо принимали гостей. У меня для такого образа жизни не хватает нарядов, ведь нужно быть прилично одетой, когда идешь к Круселлям или к Нобелям в день, назначенный их дамами. <…> C пятницы по воскресенье мы каждый вечер были в гостях и получали удовольствие – кроме воскресенья, когда ходили к Нобелям, где обстановка такая торжественно-строгая, что больше меня туда не заманишь».
Ознакомительная версия.
