Поначалу люди говорили с нами вежливо, но осторожно, но потом, когда узнали, что мой муж — один из сыновей легендарного Лота Смита, героя борьбы против федеральных властей, соратника Янга и основателя Туба-Сити, их отношение изменилось. Более того, они стали относиться к нам, как к приезжим знаменитостям.
У меня было тридцать учеников самых разных возрастов. Поскольку местные мормоны имели по нескольку жен, практически все дети были в той или иной мере родственниками, и в разговорах постоянно упоминали своих «других матерей» и «двойных кузин». Девочкам очень понравилась Роз-Мари, которой тогда было шесть лет, и маленький Джим, которому исполнилось четыре года. Девочки причесывали им волосы, ухаживали за ними и помогали одеваться, видимо, практикуя свои материнские инстинкты. Все девочки были записаны в «Книгу радости», что означало, что они на выданье и ждут пока их «дядя» примет решение, за кого их выдать замуж.
У каждого мужчины было до семи жен, которые рожали ему по ребенку в год. Мормоны считали, что если Господь заселил землю людьми, созданными по своему подобию, то и они должны заселить данную мормонам часть рая своими детьми. Девушек воспитывали так, чтобы они были тихими и подчинялись мужчинам. В первые несколько месяцев моей работы из класса исчезла пара тринадцатилетних девушек, которые были выданы замуж и поэтому перестали посещать школу.
Роз-Мари поражалась этим людям, у которых так много мам, а также мужчинам, у которых так много жен, и просила меня объяснить, что все это значит. В особенности ее интересовал вопрос нижнего белья мормонов и то, получают ли они благодаря этому белью особые возможности и силы.
«Ну, они сами в это верят, — объясняла я, — хотя это совершенно не значит, что это правда».
«А почему они в это верят?»
«Америка — свободная страна, — отвечала я, — и в ней каждый может верить в любую ерунду, которую сам себе выдумает».
«Значит, они не обязаны верить во все это, если не хотят этого делать?»
«Нет, не обязаны».
«Но они-то сами об этом знают?»
Как я говорила, Роз-Мари была умным ребенком. Как я сама потом поняла, она смотрела прямо в корень проблемы. Каждый из нас волен выбирать свое рабство, но выбор этот являлся свободным только в случае, если человек знал все возможные варианты выбора. Я поняла, что мне надо рассказывать девушкам-мормонам о том, что мир большой, и в этом мире можно найти себе занятие, и не быть одетой в мешки женщиной, единственной задачей которой является деторождение.
Главными предметами моей программы обучения было чтение, письмо и арифметика. Кроме того, я говорила о возможностях, которые открывают работа медсестрой и учителем, о больших городах, о 21-й поправке[23] к конституции США, а также о жизни Амелии Эрхарт[24] и Элеоноры Рузвельт.[25] Я рассказала ученикам о том, как в их возрасте объезжала лошадей. Я рассказала им о том, как жила в Чикаго, и о том, что брала уроки управления самолетом. Я говорила о том, что они все это могут сделать сами, если только захотят.
Некоторые из учеников были шокированы, но нескольких человек мой рассказ очень заинтересовал.
Через некоторое время после моего приезда в городок ко мне в гости пришел патриарх местных мормонов дядя Элай. У него была длинная седая борода, косматые брови и нос, похожий на клюв. На его губах была вымученная и неискренняя улыбка, и глаза были холодными. Я дала ему попить воды из бочки с головастиками. Во время нашего разговора он гладил меня по руке и называл «дамочка-учительница».
Он сказал, что некоторые матери поведали ему о том, что их дочери слышали в школе рассказы о борьбе женщин за право голосовать на выборах, а также о том, что женщины летают на самолетах. Он заявил, что я должна понять, что он и его люди переехали в эти отдаленные места, чтобы быть подальше от всего мира. Я же делала все возможное, чтобы их дети узнали о том мире, от которого бегут их родители. Я учила детей тому, что их родители считали вредным и опасным. Некоторые даже использовали слово «богохульство». Дядя Элай сказал, что моя обязанность — научить детей читать и считать для того, чтобы они могли вести хозяйство и читать книгу мормонов.
«Дамочка-учительница, — говорил он, — не твоя задача — подготовить наших девочек к жизни. Ты только сбиваешь их с толку и смущаешь. Ты больше не должна рассказывать им о том, что происходит в миру».
«Послушай, дядя, — ответила ему я. — Я на тебя не работаю. Мне платит штат Аризона, и я работаю на него. Поэтому не надо мне указывать, как делать мою работу. Я должна дать детям образование, частью которого является информация о том, каким мир является на самом деле».
Дядя продолжал улыбаться лживой улыбкой. Рядом с нами за столом сидела Роз-Мари и рисовала. Дядя Элай погладил ее по голове. «Что ты рисуешь?» — спросил он.
«Я рисую маму, которая скачет на Красном Дьяволе, — ответила Роз-Мари. История моего участия в скачках была одним из любимых мотивов рисунков Роз-Мари. Она посмотрела на дядю Элая. — Мой папа был раньше мормоном», — сказала она.
«Но он уже не мормон?»
«Уже нет. Он ранчо занимается».
«Значит, он потерян».
«Он никогда не теряется. Папа никогда не теряется. Он никогда даже компасом не пользуется. Он говорил, что после встречи с мамой выбросил свое чудесное нижнее белье. А ты носишь чудесное нижнее белье?»
«Мы называем его предметом храмовой одежды, — ответил дядя Элай. — Ты скоро вырастешь и можешь стать хорошей женой. Давай запишем тебя в „Книгу радости“?»
«Не впутывай ее в это, — предупредила его я. — И забудь о том, чтобы вписать ее в вашу книгу».
«Я тебе все сказал, — закончил разговор дядя Элай. — Если ты не подчинишься, мы все отвернемся от тебя, как от дьявола».
На следующий день во время урока я долго и страстно рассказывала детям о религиозной и политической свободе. Я рассказала им о тоталитарных странах, в которых людей заставляли во что-то верить. Я сказала, что в Америке люди могут верить в себя и во всех вопросах веры следовать зову своего собственного сердца. «Представьте себе, что весь мир — это огромный магазин в Чикаго, в котором вы можете померить самые разные платья и наряды и только потом решить, какое из них вам больше всего нравится».
В тот вечер, когда я вышла на улицу вылить воду, в которой мыла посуду, я увидела, что дядя Элай стоит посреди двора, сложив руки на груди. Дядя Элай смотрел на меня, не отводя взгляда.
«Вечер добрый», — приветствовала его я.
Он ничего не ответил. Он продолжал на меня смотреть, словно хотел навести порчу.
