Любимое занятие режиссера в «Агенте национальной безопасности» — загнать меня на помойку, в лужу, в грязь, чтоб меня били, чтобы я мерз. Мишка-то хоть и жалуется, но его герой — Леха Николаев — все больше по клубам и ресторанам.
Если у человека недостаточно воображения, пусть он лучше не ходит и не смотрит кино. Ни один из фильмов не рассказывает ни о гибели лодки «Комсомолец» или «Курск», ни о гибели 9-й роты, ни о гибели 6-й псковской роты (имеются в виду фильмы «72 метра», «9 рота» и «Грозовые ворота». — А.В.). Вот к Феде Бондарчуку было много претензий по фильму. На премьерах в разных городах ветеранов той самой роты оказалось столько, что их хватит на целую армию. Но мне непонятно, почему никого из них не возмущает, как герои разговаривают во время боя. Ведь понятно, что в действительности там стоит один мат и крик. Почему никто не говорит, что показывают неправду? Просто все знают, что есть определенная условность и на экране матом ругаться нельзя. Кино — это некий вымысел, который мог бы произойти на самом деле. А иначе это была бы военная хроника, документалистика. С другой стороны, если участники тех событий говорят, что фильм «про нас», то, значит, кино снято правильно. В «Грозовых воротах» я командир полка, в который входит эта рота. Я нахожусь в штабе и координирую их действия. В фильме я выступаю как вспомогательный элемент, который дает необходимую информацию для зрителей, чтобы им было все понятно. В фильме мой герой занимается исключительно войной. У него есть реальный прототип — командир воинской части, где проходили съемки, израненный весь, ходит с тростью, но он не комиссовался и продолжает служить, командовать, готовить военных. Для него это смысл жизни. У меня очень многие друзья воевали там как профессиональные военные. Весь питерский СОБР — мои знакомые, и ОМОН — мои знакомые. Все они были там. И вот они рассказывали страшные вещи, которые никогда не разрешат снять, точно так же, как не разрешат ругаться матом.
Об игре в спектакле «Смерть Тарелкина» следует рассказать особо. Тем более, что Андрей давал большое интервью, приуроченное к премьере (Продюсерский центр «БРАТ», 15 декабря 2002 г.)
«Играть персонажа, который должен умереть — пусть и понарошку, — дело отнюдь не приятное. Но Тарелкин, уведомлениями о смерти которого пестрят афиши, в исполнении Андрея Краско — человек незаурядный. Ну много ли кому, как этому герою, даже в экстремальной ситуации придет в голову такое: взять да и положить в гроб чучело, засыпать тухлым мясом и прикинуться собственным соседом (и в самом деле умершим)!
Андрей Краско играет своего Тарелкина с энтузиазмом. Видно, как интересен ему этот герой, — здесь есть что поиграть, и немало! Еще бы: такую историю не каждый день встречаешь (да и встретишь ли?) в реальности. Поэтому на сцене артиста подхватывает вихрь настоящей игры: его собственной, актерской, и его персонажа — со смертью и людьми, которых он пытается обмануть. А что еще нужно настоящему артисту?!
— Вам понравилось работать в этом спектакле?
— Да. Юрий Бутусов сам по себе замечательный режиссер, и художник, который работал над спектаклем, Александр Шишкин, — тоже профессионал высокого уровня. К тому же наш режиссер после премьеры спектакль доделывал, пока не уехал работать в Москву. Так что первое время после премьеры постоянно что-то менялось. И до сих пор мы сами что-то улучшаем.
— В лучшую сторону, как видно. Ведь премьера была сырая…
— Премьера была сырая, потому что, к сожалению, все артисты были очень заняты. Мы с Константином Хабенским вообще в этот период жили в поездах «Москва-Петербург»: он снимался у Филиппа Янковского в картине «В движении», а я у Павла Лунгина в «Олигархе». Собирались за неделю все сделать. Но у нас даже недели не получилось, — было меньше дней репетиций перед премьерой.
— Но это же не нормально для спектакля!
— Для антрепризы это нормально.
— А если говорить не об условиях, а о качестве?
— Некоторые репетируют спектакли и по три года. Например, в Малом драматическом театре. Но я не могу сказать, что там в итоге получается все так замечательно.
— А как долго вы репетировали спектакль «Москва — Петушки» в театре «Приют комедианта»?
— Этот спектакль я репетировал 10 дней, — это был ввод в уже готовый спектакль. Хотя в результате он был полностью переделан, потому что все актеры были новые. Спектакль восстанавливался в намять о трагически погибших актрисах Варе Шабалиной и Лели Елисеевой. Они играли в той, первой редакции «Москва — Петушки»…
— Получается, что такой опыт спринтерской работы для вас не нов.
— Опыт спринтерской работы приходит, когда ты снимаешься в сериалах. Да и время сейчас быстро идет. Если вспомнить, когда мне было 6 лет, на весь наш многоквартирный дом было всего два телефона и один телевизор. Сейчас телефон у каждого второго в кармане…
— То есть надо приспосабливаться к каким-то новым условиям, продиктованным временем?
— Телеграфный стиль общения сейчас везде. И даже Хемингуэй начинал писать в этом стиле.
— Был ли Юрий Бутусов для вас режиссером-диктатором?
— Нет, он только предлагал то или иное решение сцены, а уже окончательный вариант мы придумывали вместе.
— А что для «Смерти Тарелкина» придумали лично вы?
— Да много чего. Во-первых, мы же текст переделали, мы взяли две пьесы: «Расплюевские веселые дни» и «Смерть Тарелкина» и сделали компиляцию. А первый монолог Бутусов вообще полностью дал мне на откуп. Я сам его составил из текстов.
— Как реагировали в Москве на ваше восклицание «В глушь, в Москву», когда вы были там с гастролями?
— Да так же, как и здесь. Смеялись. Ведь есть же анекдот, когда группа людей бежит по перрону Ленинградского вокзала, уже вагоны опустели, все вышли, — опоздали они к прибытию. И выходит из вагона последний человек. Они: «Вы из Петербурга?» Он: «Да». — «Вы не могли бы у нас в правительстве поработать?!» Вот поэтому и смеются.
— Какой вариант «Смерти Тарелкина» вам больше нравится: прошлогодний или нынешний?
— Тот спектакль, который у нас есть сейчас, намного лучше, чем то, что было на премьере. Нам всем нравится в нем играть. К сожалению, играем его редко, потому что сложно всем вместе собраться. Мы стараемся каждый раз что-то улучшать. Мы собираемся на каждый спектакль не за час до начала, а часа в четыре. Все обсуждаем, репетируем.
— Жанр комедия, которым «Смерть Тарелкина» обозначается на афише, в таком странном соседстве из декораций, костюмов, ваших мизансцен, наконец, как-то не уживается…
