Не успел Иван Сергеевич проводить дочь, как получил в Петербурге известие, что Варвара Петровна смертельно больна. В тот же день он выехал в Москву, но матушку в живых уже не застал. Он приехал поздно вечером в день похорон, когда родственники уже вернулись с кладбища Донского монастыря.
Даже в предсмертных муках не могла Варвара Петровна примириться с тем, что сыновья освободятся от ее власти. «Ее последние дни, — писал Иван Сергеевич Полине Виардо, — были очень печальны… Она старалась только оглушить себя, когда уже начиналось хрипение агонии; в соседней комнате, по ее распоряжению, оркестр играл польки».
Мысль ее была занята одним, как добиться разорения сыновей. В последнем письме, написанном управляющему Спасским имением, она приказывала продать с этой целью имение за бесценок или даже поджечь его.
«Несмотря ни на что, все это надо забыть, — заключал свое письмо Тургенев, — и я сделаю это от души теперь, когда вы, мой исповедник, знаете все. А между тем я чувствую, что ей было так легко заставить нас любить ее и сожалеть о ней».
Дневник Варвары Петровны, обнаруженный после ее смерти, потряс Ивана Сергеевича. Он читал его, не отрываясь, и не мог потом всю ночь сомкнуть глаз, раздумывая о ее судьбе, о ее характере и поступках.
«Какая женщина!.. Да простит ей бог все! Но какая жизнь!»
При разделе наследства Иван Сергеевич проявил большую уступчивость в пользу брата. Он высказал только одно желание — непременно оставить за собою Спасское.
Во владениях своих он «немедленно отпустил дворовых на волю, пожелавших крестьян перевел на оброк, всячески содействовал общему освобождению, при выкупе везде уступал пятую часть — и в главном имении не взял ничего за усадебную часть земли, что составляло крупную сумму».
Так отвечал сам писатель в семидесятых годах, когда ему был задан молодым историком литературы С. А. Венгеровым вопрос: что он сделал для своих крестьян? И при этом Тургенев добавил: «Другой, быть может, на моем месте сделал бы больше и скорее; но я обещался сказать правду и говорю ее, какова она ни есть. Хвастаться ею нечего, но и бесчестья она, полагаю, принести мне не может».
Своеволие Варвары Петровны ставило прежде Ивана Сергеевича в положение гордого нищего; он, по словам его друзей, хотя и сознавался порой, что находится в трудных обстоятельствах, но никогда не показывал границ, до которых доходили его лишения. Им и в голову не могло прийти, что он нуждался по временам в куске хлеба.
Теперь Тургенев не был уже стеснен в средствах. Он стал жить шире, завел повара и, будучи от природы хлебосолом, любил приглашать к обеду друзей и знакомых. Он охотно ссужал деньгами друзей, когда у них случалось безденежье.
На вечерах у Тургенева бывали литераторы, артисты, ученые и музыканты. Частыми гостями были Анненков, Полонский, Некрасов, Аксаковы, Боткин, Грановский, Забелин, М. Щепкин, Пров Садовский, С. Шумский.
Посетителям этих вечеров запомнились жаркие споры, часто происходившие между хозяином и Константином Аксаковым по вопросам, разделившим тогдашнее образованное общество на два лагеря — славянофилов и западников.
Запомнились бытовые юмористические сценки из народной жизни, с которыми выступал знаменитый актер Садовский, хоровое пение отрывков из оперы Верстовского «Аскольдова могила».
Светло, весело и дружелюбно проходили эти вечера.
Конец 1850 года и начало следующего были заполнены у Тургенева заботами о постановках его пьес в театрах обеих столиц.
С ними было много мытарств в театральной цензуре. Да и в журналах печатать их также было не легко. Одни пьесы подвергались искажениям, другие запрещались вовсе.
Ревностным пропагандистом драматических произведений Тургенева был Михаил Семенович Щепкин. Он читал их в домах друзей и знакомых и пробовал ставить на домашнем театре те комедии, на которые был наложен цензурный запрет. Особенно долго и упорно занимала его воображение роль Кузовкина в комедии «Нахлебник».
В это время Тургенев был еще полон веры в свое призвание к драматическому творчеству, чему способствовал в известной мере успех постановок «Холостяка» и «Провинциалки».
И публика, и актеры, и журналисты радовались появлению хорошей русской комедии после наскучивших всем французских водевилей.
«Как поучительно для автора присутствовать на представлении своей пьесы! — писал Тургенев, вернувшись из театра, где ставили «Холостяка». — Что там ни говори, но становишься публикой, и каждая длиннота, каждый ложный эффект поражает сразу, как удар молнии. Второй акт, несомненно, неудачен, и я считаю, что публика была слишком снисходительна. И все же я очень доволен. Опыт этот показал мне, что у меня есть призвание к театру и что со временем я смогу писать хорошие вещи».
На долю «Провинциалки» выпал еще больший успех. Взволнованный и смущенный шумными вызовами, Тургенев поспешил скрыться. Вызовы прекратились только после того, как Щепкин объявил со сцены, что автора нет в театре.
Знаменитый актер, друживший с Пушкиным, Гоголем, Белинским, проникся живой симпатией к Ивану Сергеевичу.
Однажды Тургенев сказал Щепкину, что хотел бы познакомиться с автором «Мертвых душ». Он так был захвачен гением Гоголя, что чуть ли не наизусть затвердил его произведения.
Михаил Семенович ответил:
— Если желаете, поедемте к нему вместе.
Но тут Тургенев возразил, что, пожалуй, неловко ехать без предупреждения — не подумал бы Гоголь, что он ему навязывается.
— Ох, батюшки мои, когда это вы, государи мои, доживете до того времени, что не будете так щепетильничать! — воскликнул Михаил Семенович.
Однако не замедлил побывать у Гоголя и спросил его:
— С вами, Николай Васильевич, хочет познакомиться один русский писатель, но не знаю, желательно ли это будет вам?
— Кто же это такой?
— Да человек довольно известный; вы, вероятно, слыхали о нем: Иван Сергеевич Тургенев.
За развитием дарования Тургенева Гоголь с некоторых пор следил с большим интересом. Еще недавно, говоря в одном доме о молодых писателях, он заметил: «Во всей нынешней литературе больше всех таланту у Тургенева».
На предложение Щепкина Гоголь ответил радостным согласием, чем даже несколько удивил Михаила Семеновича, знавшего, как неподатлив стал он на новые знакомства.
Собственно, только теперь предстояло Тургеневу познакомиться с любимым писателем, которого он видел до этого несколько раз — в тридцатые годы на кафедре Петербургского университета, в начале сороковых— в доме Елагиных в Москве.
Годы, отделявшие эти встречи одну от другой, были целыми эпохами в жизни и творчестве Гоголя. На университетскую кафедру всходил он еще в пору первых своих шагов в литературе, в доме Елагиных Тургенев смотрел как бы со стороны на прославленного писателя, направившего русскую литературу по новому пути. А теперь предстояло свидание с человеком, переживавшим полосу глубокого внутреннего кризиса в связи с крушением «Выбранных мест из переписки с друзьями».
