Город не похож на тот, каким он был зимой сорок второго года. Это совсем другая зима. У всех радостно на душе, потому что Красная Армия всюду громит немца и скоро под Ленинградом его тоже разобьют и погонят.
Это знает даже маленькая Клава. И вот приходит вечер, и зажигаются свечки на елке, и Клаве дают подарки, и она пьет сладкий чай с печеньем. Но это не главное. Главное - сейчас Наташа будет рассказывать.
- Наташа, Наташенька, - просит Клава, - расскажи мне, пожалуйста! Пожалуйста, расскажи мне под елкой, - ты обещала еще тогда, когда с фронта приезжала.
И Наташа соглашается. Вот как хорошо! Даже упрашивать не надо.
- Что же тебе рассказать?
- Расскажи, а звери тоже воюют? Расскажи про зверей.
- Ну, слушай, - говорит Наташа. - Вот был у нас летом бой большой. И стоит в отдельном окопе - ты знаешь, что такое окоп? - ну так вот, стоит наш хороший стрелок, Витя Васильев. А стрельба очень большая. Немцы так сильно стреляют, что носа не высунешь из окопа. Вдруг все видят, как от немцев через поле мчится заяц, изо всех сил бежит, глаза совсем закрыл, уши положил на спину - и прямо в окоп к Вите, прижался к нему и дрожит, сидит и дрожит. Витя ничего не крикнул, не испугал его, только посмотрел, а сам стреляет. А заяц от каждого выстрела вздрагивает и все больше к нему прижимается. Кончилась стрельба. Подошли к Вите солдаты, смеются: "Этот заяц немцам служил, с их стороны прибежал, надо его наказать за это давай мы его зажарим и съедим". Но Витя сказал: "Нет!" Взял он длинноухого на руки, гладит и говорит: "Он наш заяц, русский, он защиты прибежал просить. Он с немцем жить не захотел. Пусть уходит, эвакуируется в тыл". Взял спустил зайца на землю, и побежал косой в лес, только задними ногами поддает. Так и ушел заяц от смерти, больше мы его не видели.
А вот другой раз между нами и немцами, на ничьей земле, такой рев мы услышали, что сразу поняли - это не человек кричит и не машина. Пошли разведчики наши и видят - на минном поле медведь сидит. Подорвался рыжий на мине. Сидит, за ногу держится и орет, бедный, шагу шагнуть не может. Жалко его стало. Хотели наши пойти его вытащить, а немцы тоже его разглядели и давай по нему из пушек палить. Из маленьких. Тут ночь наступила, а утром нет медведя. Наверно, его убили немцы и к себе утащили. Пошли смотреть - медведя нет. А на обратном пути смотрим - кто-то так ловко все минные поля обошел и след интересный, тонкий, острый. Один боец-охотник сказал: "Это лиса наследила. Ишь, все мины обошла, вот какая хитрая, не то что мишка косолапый!"
Но идем-ка на кухню, а то, слышишь, обстрел начался. Там потише, там я тебе еще что-нибудь расскажу.
И они пошли на кухню, потому что обе были обстрелянные и хорошо знали, что такое обстрел их района.
"ОНИ ВОШЛИ В ЛЕНИНГРАД"
Побежали дети на улицу, а там пленных немцев ведут. Немцы худые, небритые, с волчьей щетиной, глаза тусклые, как будто пыль в них набилась. Идут, руки в шинель засунув, как неживые. Шарфами шеи обмотаны. Ни на кого не глядят. И только по сторонам глазами, нет-нет, быстро посмотрят. Еще бы - по ленинградским улицам идут! Они мечтали, что с музыкой и со знаменами пройдут по Ленинграду, а тут автоматчики и девушки с винтовками их ведут, в плен попали разбойники.
Стали одного допрашивать: откуда он, какой части, сколько воюет. Он говорит, что воюет давно. Тогда спросили, нравится ли ему воевать. Он говорит:
- Сначала нравилось. Я пил французское вино в Париже, пил голландский джин в Роттердаме, венское пиво в Австрии, гулял по Софии, курил македонский табак в Югославии, и мне очень нравится русская водка, ваши меха и черная икра. Мы не собирались долго воевать у вас. Я думаю, что мы вас скоро разобьем. Русские будут все уничтожены, как и другие народы, и останется одна Германия. Так нам сказали командиры.
- А почему вам теперь не нравится воевать?
- Потому что у вас так много танков, пушек и самолетов, что я просто не понимаю, откуда вы их берете. И потом, все русские так ненавидят фашистов, что нельзя даже в лес пойти одному. Там партизаны. Я танкист, и то они два раза подбивали мой танк. И потом, так холодно, как на полюсе. И нет ни водки, ни мехов, ни икры - одни пули и снаряды.
- Мы знаем, - сказали ему, - что вы давили своим танком женщин и детей.
Немец сразу испугался, посинел от страха и заерзал на табуретке:
- Я давил только два раза, и то каких-то старика и старуху. И не по своему желанию. Мне приказал офицер. Он сказал, что они не признают Гитлера и верят, что русские победят. Я прошу меня не убивать. Я не виноват. Виноват Гитлер и мой фельдфебель Гофман. Я только слушался их...
А другой был немецкий летчик, ас, он летал только ночью. Он сказал:
- Я бомбы бросал на Лондон, на Варшаву, на Белград, на Ленинград, но я никогда не видел этих городов. Я бросаю ночью, когда темно, а утром я сплю. Мне очень хочется знать, какой знаменитый летчик меня сбил.
- Вас сбил, - ему говорят, - молодой, начинающий летчик.
- Не может быть! - сказал немец. - Я прошу разрешения на него посмотреть.
Пришел наш летчик, взглянул на немца, как на затравленного волка. А немец говорит:
- Мы два знаменитых летчика, будем знакомы.
Наш посмотрел на него так, что немец опустил глаза, и сказал:
- Мы уже знакомы: я тебе две очереди влепил в самолет, так что ты четыре раза вверх ногами перевернулся в воздухе.
Третий немец сказал:
- Нас обманул Гитлер. Сказал, что мы под Ленинградом будем только три дня воевать. И что много хороших вещей в городе и все нам достанутся. Что русские будут на нас работать, а мы будем ездить на машинах и наводить порядок. А вместо этого я весь грязью оброс, похудел, поседел от страха, всех друзей потерял, а теперь и самого в плен взяли. Теперь я вижу, что Ленинграда не только мы не возьмем, а все под Ленинградом останемся, а кто уцелеет, тех в Сибирь, к белым медведям вы отправите жить...
Вот такие были немцы под Ленинградом, и скоро им всем пришел конец.
27 ЯНВАРЯ 1944 ГОДА
Волна артиллерийского грохота прокатилась над Ленинградом. Небо зацвело ракетами - зелеными, красными, желтыми. Прожектор встал, как белый мост в черное вечернее зимнее небо. Багряные вспышки освещали снежные крыши. Залпы раскатывались над Невой.
И никто из ленинградцев не побежал в убежище, в укрытие, никто испуганно не прижался к стене, застигнутый такой канонадой на улице. Нет, улицы, набережные, площади были покрыты толпами радостно шумевших людей. Они смотрели, как гасли, ударяя в невский лед, разноцветные ракеты, как новые ракеты взмывали под самый купол ленинградского неба, как перекрещивались прожектора, впервые не искавшие вражеских самолетов.
Все говорили разом, плакали от радости, обнимались на улицах, пожимали незнакомым людям руки, качали бойцов и командиров. А пушки всё стреляли и стреляли.
