Семен Синельников - Киров

Познакомившись с Кировым в 1916 году, Гапур, не чуждый и прежде революционности, приблизился к идеям понадежнее кооператизма. Большевиком Гапур Ахриев пока не стал, но во всем следовал за Кировым, нередко выступал с ним на митингах, был депутатом владикавказского Совдепа.

Отсутствие ингушских делегатов, особенно рассудительного, образованного Ахриева, очень мешало на съезде Кирову, и он терпеливо ждал их. Ждал, хотя последняя весть гласила: под Владикавказом три человека из охраны убиты в схватках с казачьими контрреволюционерами, прорваться на железную дорогу все еще не удалось.

Киров ждал не напрасно. Оберегаемые ингушской кавалерийской сотней, делегаты пробились на станцию Беслан, где русские рабочие-железнодорожники день и ночь держали для них наготове паровоз и вагоны.

Когда поезд уже несся мимо поднятых семафоров, увидели скачущего всадника:

— Асланбек!

Всадник прямо с коня легко скользнул на ступеньки вагона, принятый в братские объятия.

Это был Асланбек Джемалдинович Шерипов, юноша, который спустя несколько месяцев прославился как командующий чеченской Красной Армией и спустя еще год, двадцати двух лет, пал в бою, чтобы вечно жить в памяти народов Кавказа.

Сын офицера-переводчика, Асланбек воспитывался в кадетском корпусе. Усваивал тонкости военной муштры, а заодно — русский, французский, немецкий, английский языки и латынь. Но предпочел перевестись в Грозненское реальное училище. Сердце юноши принадлежало чеченским легендам и русской поэзии, его кумиром был Лермонтов. Любимые стихи Асланбек переписывал в тетради, выучивал наизусть, родные легенды и песни переводил на русский,

Впоследствии Киров заинтересовался этими народными творениями. В совместных объездах аулов, бок о бок в седлах, на горных тропах, Сергей Миронович, бывало, задумчиво молчал часами, роняя лишь слова благодарности, когда по его просьбе Асланбек еще и еще читал свои переводы:

Иногда Асланбек заводил недавно сложенные кем-то и после Октября успевшие устареть песни-причитания:

Говорят, по совету Сергея Мироновича написал Шерипов статью о горском народном творчестве, напечатанную во владикавказской газете «Народная власть», а затем выпустил маленький сборник чеченских легенд.

Октябрь, не заглушив в Асланбеке поэта, сделал его бойцом, Киров — трибуном революции, вожаком бедноты.

Избранный на пятигорский съезд, Асланбек Шерипов очутился в ловушке. Старшины и муллы угрожали ему казнью. Более хитрые устрашали тем, что он найдет себе могилу в казачьих окопах, а если и пересечет их, то его в Пятигорске зарежут или пристрелят. Наконец, Шерипова стерегли, как пленника. Он тайно от своих и чужих, безоружный, метнулся в Беслан, доверившись коню.

Они не опоздали, пятнадцать делегатов Ингушетии и единственный делегат Чечни, беспартийный, которого друзья и враги считали большевиком. Стройные, суровые, степенно вошли они в пятигорский Народный дом, в зал заседаний, и съезд поднялся, стоя рукоплескал им. Приветствовал их Киров.

Торжественная встреча не помешала казачьим верховодам бросить Шерипову ложное обвинение. Накануне пустили слух, будто чеченцы, хлынув с гор, грабят, губят станицы на Сунже. Шерипов опроверг измышления. От него потребовали доказательств. Он предложил себя казакам в заложники, и ему поверили, не могли не поверить. Встревоженность честных сунжеских делегатов-казаков унялась.

Тогда снова подняли голос торопыги, они не могли понять «медлительности» Буачидзе и Кирова. Оба по-прежнему старались привлечь на сторону большевиков всех колеблющихся, непонятливых, обманутых. И в конце концов достигли цели.

17 марта 1918 года съезд провозгласил советскую власть. Терская область на правах автономной республики вошла неотъемлемой частью в РСФСР.

Съезд переехал во Владикавказ, где от сбежавшего терско-дагестанского правительства остались только офицерские банды, которые удалось разогнать, да несколько перепуганных чиновников-старикашек. Чиновники эти, бывшие генералы, почувствовали себя на седьмом небе, убедившись, что их никто не собирается расстреливать и что на прощание большевики выплатили им месячное жалованье.

Едва съезд, разместившись на окраине, в кадетском корпусе, приступил к делу, как с улицы послышались крики. Там, у панели, в арбах-двуколках лежали обезображенные трупы осетин. Рыдая, стеная, сбегались жительницы окрестных кварталов. Сбегались мужчины с винтовками наперевес и выхваченными из ножен кинжалами, готовые изничтожить первого попавшегося на глаза ингуша.

Оказалось, близ Владикавказа, между селениями Ольгинским и Базоркином, между осетинами и ингушами идет бой. Обе стороны беспощадно убивают мужчин, уволакивают в плен детей и женщин.

Разъяренную толпу успокоил Киров.

Съезд счел, что Киров сможет остановить кровопролитие.

С ним послали Солтан-Хамида Заурбековича Калабекова, балкарца лет тридцати пяти. Земледелец из Приэльбрусья, он окончил лишь начальную религиозную школу, но выделялся развитостью, говорил по-русски. В десятых годах Солтан-Хамид свел знакомство с Кировым, изредка виделся с ним и все острее чувствовал, как пагубно враждование бедняков, которых ссорили к своей выгоде повелители, князьки, царские чиновники.

Быть может, у Кирова вместе с передовыми взглядами перенял он черту, снискавшую ему известность и расположение балкарских тружеников: уравновешенность, много раз позволявшую примирять аулы в родном Хуламо-Безенгийском ущелье. Октябрь вывел Калабекова на дорогу общественной жизни, он целиком отдал себя людским нуждам. На съезде его избрали в военную секцию как человека, который искренне желает добра всем терским народам и ни за что не согласится применить оружие во зло.

Друзья предостерегали Солтан-Хамида от участия в мирной делегации, говоря, что слишком опасно связываться с разгневанными осетинами и ингушами, у них свои нравы и повадки, Солтан-Хамид коротко возражал: где бы ни был он, в каменных ли стенах съезда или в окопах, печаль его все равно не уймется, пока без вины льется кровь.