— Ну а ты-то что плачешь? — спросил Серго. — Помнишь ведь, что отец говорил…
Речь шла о том, что готовил им Сталин.
Нина Теймуразовна, мать, разумеется, обо всем знала: Лаврентий Павлович действительно предупреждал семью о том, что может случиться.
— Знаешь, — ответила, — я все понимаю, но мне его все равно жаль — он ведь очень одинокий человек.
Серго сел обедать, а Нина Теймуразовна поехала к Светлане.
— И о смерти Сталина, — рассказывал Серго Лаврентьевич, — и о поведении его близких и соратников в те дни написано много, но в основном это пересказы или явные домыслы. Широко известно, скажем, что Светлана у кровати Сталина чуть ли не сутками сидела. Мы же знали, что она находилась дома и была совершенно спокойной. Я не хочу сказать, что она не любила своего отца, но это была отнюдь не та безумная любовь, о которой столько написано, в основном ею же… На похоронах Сталина я был, разумеется.
Вот и разберись после этого, кто лжесвидетельствует — дочь Сталина или сын его ближайшего сподвижника? Посмотрим, что говорили по этому поводу другие участники траурных мероприятий.
П. Е. Шелест, работавший тогда в Киеве директором оборонного предприятия, начал издалека:
— Газеты, радио оповестили о смерти И. В. Сталина, и это был действительно всенародный, горький до слез траур. По заданию горкома КП(б)У я совместно с парткомом провел траурный митинг на заводе. Выступать мне было очень тяжело, многие присутствующие буквально плакали навзрыд. У всех на устах был один вопрос: а что же будет дальше? Да, действительно, вопрос серьезный, что будет? Нам говорили, что есть партия, ленинский ЦК — все это так. Но ушел руководитель — авторитет партии, народа, с которым мы жили 30 лет, при этом воспиталось целое поколение. Из истории известно, что меняется руководитель — меняется и политический курс. Тем более это было тревожно в масштабе нашего огромного государства.
У меня появилось неудержимое желание поехать в Москву и проститься с И. В. Сталиным — отдать ему свой сыновний последний долг. Из Киева в Москву летел спецсамолет с венком и цветами для И. В. Сталина от ЦК КП(б)У, Совмина и Президиума Верховного Совета Украины. Я попросил разрешения, и мы с женой Ириной полетели этим самолетом в Москву с венком от коллектива завода.
Гроб с телом И. В. Сталина был установлен в Колонном зале Дома союзов. Что творилось в Москве — представить и вообразить невозможно, не будучи очевидцем. Все улицы, проходные дворы, подворотни были перекрыты, оцеплены войсками и милицией. На улицах сотни тысяч людей, улицы перекрыты в три-четыре ряда грузовыми машинами, шеренгами солдат, работниками органов милиции. Доступ к гробу И. В. Сталина был только по специальным пропускам и организованными колоннами. Напор людской массы невероятный, имелись сотни жертв.
Предъявив удостоверение директора завода и члена бюро горкома КП(б)У, мне вместе с Ириной удалось все же пройти в Колонный зал, пройти у гроба И. В. Сталина и проститься с ним. Я видел, как там плакал народ, и это была особенная торжественная и гнетущая грусть. Видел и многих тех, кто стоял в почетном карауле — еще окончательно не разделили власть между собой, но они стояли уже смирно, спокойно: ведь Сталин уже мертв, опасности для них никакой. Все, что мне пришлось увидеть в это время в Москве при прощании со Сталиным, на меня произвело тяжелое впечатление, и до конца своих дней я этого забыть не могу. Мне тяжело было, но я остался доволен, что отдал последний долг такому великому человеку, каким был И. В. Сталин.
— Петр Ефимович, а вы видели Светлану, дочь Сталина? Ее действительно не было у гроба отца?
Разговор с П. Е. Шелестом был уже не на Старой площади, а на «нейтральной» территории — на скамеечке в скверике. Шло лето девяносто третьего.
— Честно говоря, не помню. Да и далек я был в ту пору от кремлевских семей…
Что ж, спасибо и на этом. Уж лучше такой ответ, чем демонстрация своей осведомленности в ущерб истине, на что столь охочи иные очевидцы. И еще спасибо за непредвзятое, несмотря на политические зигзаги советской эпохи, отношение к историческим событиям. Оказывается, узнав о смерти вождя, люди все же ощущали нечто иное, нежели втолковывают сейчас многие инженеры демократических душ.
А сейчас обратимся к свидетельству уже знакомого нам видного в прошлом кремлевского деятеля Н. А. Мухитдинова.
— Очень тяжело было, — рассказывает он, — постоянно находиться в Колонном зале. Симфонический оркестр беспрерывно играл траурные мелодии, терзавшие душу. Не видел ни одного посетителя, кем бы он ни был: государственным деятелем, партийным работником, ветераном мирового коммунистического и рабочего движения, рядовым советским человеком, — кто глубоко не переживал бы, многие плакали.
Вошел в зал Брежнев — один, не в составе руководства. Его трудно было узнать: глаза красные, в слезах, веки и все лицо побагровели. Подойдя к гробу и увидев покойного, буквально в голос зарыдал, так что член похоронной комиссии маршал А. М. Василевский подошел к нему и тихо сказал: «Леонид Ильич, возьмите себя в руки. Все смотрят на вас».
Брежнев словно очнулся, осмотрелся вокруг и быстрыми шагами вышел из зала. Откровенно говоря, мне стало его жаль. Ведь всего несколько дней назад он был членом высшего руководства, ездил на «Чайке» с охраной, жил в особняке, пользовался дачей. Не так легко было попасть к нему на прием. Его портреты носили на праздничных демонстрациях. А теперь он всего лишь заместитель начальника Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота. Как потеря должностей и почестей могут изменить человека!..
В начале девяностых годов видный чекист, руководитель одного из управлений НКВД СССР генерал-лейтенант П. А. Судоплатов делился со мной запомнившимися ему подробностями. Он, конечно же, смотрел на происходившее с точки зрения особенностей своей службы:
— Я был на похоронах Сталина и видел, как непрофессионально Серов, Гоглидзе и Рясной контролировали положение в городе. Прежде чем я смог добраться до Колонного зала, чтобы встать в караул от моего министерства, кордон из грузовиков перекрыл путь, так что мне пришлось пробираться через кабины грузовиков. Не продумали даже, как разместить все делегации, прибывавшие на похороны. Была какая-то идиотская неразбериха, из-за которой сотни скорбящих людей, к сожалению, погибли в давке.
Павел Анатольевич признавался: во время похорон Сталина его горе было искренним.
— Я думал, что его жестокость и расправы были ошибками, совершенными из-за авантюризма и некомпетентности Ежова, Абакумова, Игнатьева и их подручных.
