Ознакомительная версия.
Но недолго. Ее сосед по подъезду, тоже вдовец, Григорий стал наведывать Беллу, а потом предложил сойтись и доживать век вместе в ее квартире, поскольку сам жил с детьми. Так и сделали. Григорий прописался в квартиру новой жены, а когда Белла скоропостижно скончалась, стал полноправным хозяином в ее квартире.
Дочь Беллы, Юлия Анатольевна, унаследовав интеллект и ум отца и увлеченность делом от матери, передала эти качества своему сыну Арсену. Только внук Беллы носит фамилию уже своего отца – Ревазов.
У Гальки я бывала часто. Всегда останавливалась у этой сестры, приезжая в Москву, потому что она жила ближе к московскому институту «Резинопроект», куда меня направляли в командировки. В ее квартире очень красиво было. Горка с хрустальной посудой, пианино, телевизор. Большое кресло, большой диван. Ковер во весь пол. И все в тон. В другой комнате – кровать, столик и рабочий стол Анатолия, заваленный бумагами. Он не разрешал ничего на нем трогать.
Когда Галя вышла замуж за Анатолия, у него было двое детей. Сын Юра учился в десятом классе, дочка Нелли – в девятом. Она мне признавалась:
– Я Галю не воспринимаю.
Дети особых проблем не создавали, учились хорошо: Юра окончил школу с серебряной медалью, а Нелли – с золотой.
После окончания юридического института Галина устроилась на какой-то машиностроительный завод начальником юридического бюро и проработала там 35 лет. Она очень хорошо выглядела, так как следила за собой. Поэтому, когда директору завода подали список пенсионеров, он удивился: а Эпштейн тут при чем? Ему говорят:
– Она с двадцатого года, и ей пора на пенсию.
На заводе ее звали Галина Семеновна. Это Анатолий ей поменял имя и отчество в паспорте.
Когда приходило время возвращаться в Волжский, Анатолий надо мной шутил:
– Ты шкаф и диван не везешь с собой?
– Везу, – говорю. – У нас же ничего нет.
Действительно, в то время мы из Москвы везли все: колбасу, сыры, мясо, кексы, консервы, апельсины, конфеты, сервизы. Посылки на почте больше восьми килограммов не принимали. Поэтому, помню, прихожу в магазин и прошу:
– Дочка, взвесь мне всяких консервов не больше восьми килограммов.
Продавщица удивляется:
– Кто это вам консервы взвешивать будет?
– Дочка, я из Сталинграда, а у нас этого нет. Поэтому прикинь на весах, чтобы посылку на почте приняли.
Наберу полные сумки, а Анатолий мне не помощник – у него одного плеча не было и рука висела на сухожилиях. Так Юра, его сын, тут как тут:
– Теть Роз, когда поедешь, скажешь – отвезу.
Анатолий умер за шесть лет до кончины Галины. Моя дочь досматривала тетку.
Запомнилось мне, какая Галька экономная была. Готовила она не очень. Однажды после спектакля, когда ужинали, спросила про какое-то блюдо:
– Понравилось тебе?
Я ей по-еврейски отвечаю:
– Пусть большего горя у меня не будет.
В другой раз я перед отъездом домой приготовила курицу с черносливом. Беллкина дочь Юля заехала. Едим курицу, Юля нахваливает. Не успела я приехать домой, телефонный звонок. Звонит Галя:
– Розочка, ты как делала курицу с черносливом?
Стала ей по телефону рассказывать. Через десять минут опять звонок:
– Розочка, а томатную пасту когда класть?
Опять рассказываю. А Николай Иванович, мой второй муж, страшный матерщинник, удивляется:
– Что она тебе е…т мозги? Курицу не может приготовить?
Наверное, ее это не очень интересовало. Хотя, когда Галина умерла, пришлось выносить на мусорку огромные запасы крупы, потому что в ней шашеля было полно. Видно, нищеты Галя всегда боялась больше, чем одиночества.
Брат Борис доживал свои дни в одиночестве. Первое время после ухода от жены, которой он оставил свою комнату, снимал угол у хозяйки.
На наши вопросы, как живет, отвечал в письмах: «Живу хорошо, у хорошей хозяйки, там тепло». И вот как-то Галька приехала в Донецк (с 1961 года так Сталино уже назывался) к подружке Нинке Мхеидзе. Они все время переписывались, на курорты вместе ездили. И решила посмотреть, как братец живет.
Когда они с Нинкой пришли, Борьки не было дома. Посмотрели: кровать его за печкой. Застелена идеально – он аккуратист у нас. Нашел прачечную, где постельное белье стирали, крахмалили. А рядом с кроватью стоит помойное ведро. За эту кровать брат платил пять рублей в месяц. Галька спрашивает хозяйку:
– А вы в комнату не хотите его переселить?
– Пусть платит двадцать рублей в месяц и живет в комнате, – отвечает хозяйка.
Галька вытаскивает двадцать рублей, и Нинка достает сорок рублей.
– Вот вам за три месяца, – говорит сестра. – И, давайте, я вам буду каждый месяц присылать по двадцать рублей.
Хозяйка переселила Бориса, но потом они в чем-то не поладили, и он опять вернулся за печку. Мхеидзе пришла его проведать и видит: его кровать снова за печкой. Ну, Нинка Гальке написала, а та – мне. И вот сижу я как-то на работе, думаю про Борьку, и так обидно и горько стало за него. И родился-то рахитичный, и задницу в младенчестве сжег. И перепуганный. И речь терял. На память пришел еще один случай. Мы, как все дети, любили варенье. И вот, как родители гостей проводят, мы варенье из баночек скорей-скорей подъедаем. Так было и в этот раз. На столе остались две баночки. В одной баночке было черничное варенье, я из нее пару ложек съела. А Борька схватил банку с малиновым и навернул из нее от души. Я как увидела, испугалась:
– Ты ж полбанки варенья сожрал!
Видно, он объелся, и вечером ему стало плохо. Лег на диван, стонет:
– Ой, Роза, мне так плохо!
Я его предупредила:
– Смотри: скажешь, что мы ели варенье, я тебя удавлю.
Когда Рая пришла из института, я ей сказала, что Борьке плохо.
– Что случилось, Боря? Что ты ел? – спрашивает сестра.
– Ел, что и все, – отвечает брат, – только еще малинового варенья три ложки съел.
Рая напоила его крепким чаем без сахара, он два или три стакана выпил и начал оживать, сказал, что получше стало и что пойдет во двор.
– Не ходи, упадешь, – предупредила Рая.
Так и вышло. Дошел Боря до ступенек и упал.
Рая перенесла его опять на диван. Говорит:
– Не вставай, иначе расшибешься так, что в больницу попадешь.
А для него слово «больница» было самым страшным. Отлежался Борька. Я его по-своему предупредила:
– Еще увижу, что в варенье ложкой лезешь, прибью!
Сижу вот так, вспоминаю, чуть не плачу. Дмитрий Иванович, муж мой, тоже Бориса жалел. Он вообще к фронтовикам относился с глубочайшим уважением. Как-то позвонил мне и спросил Борькин адрес. Я подумала, может, кто в Донецк едет, и продиктовала. А дома муж мне сообщил:
– Я сегодня Борьке сто рублей послал.
– Ты что, зарплату уже получил? – удивилась я, поскольку дни аванса и зарплаты, как все жены, помнила.
Ознакомительная версия.
