Кулондр потребовал немедленного ответа, на что Риббентроп мог лишь ответить, что доложит об этом деле Гитлеру. На следующий день, 2 сентября, по британскому и французскому радио передали «Приказ о всеобщей мобилизации в Англии» и «Мобилизация во Франции».
Утром того же дня Аттолико поспешил в министерство иностранных дел. «Муссолини предлагает и Великобритании, и Франции потребовать от Германии и Польши немедленно заключить перемирие», – сказал он на одном дыхании. Предложение Муссолини состояло в том, что фронты должны стабилизироваться на имеющихся позициях, а затем должна быть созвана международная конференция для рассмотрения германо-польских вопросов и других требований по пересмотру границ.
Полчаса спустя он был принят Риббентропом, который задал единственный вопрос: «Были ли ноты, врученные вчера Англией и Францией, ультиматумами или нет? Если были, то не может даже ставиться вопрос об обсуждении итальянского предложения».
До сих пор перед глазами у меня стоит Аттолико, человек не первой молодости, выбежавший из кабинета Риббентропа и устремившийся вниз по ступенькам лестницы, чтобы проконсультироваться с Гендерсоном и Кулондром.
По-моему, ноты, о которых шла речь, были ультиматумами, и я не верил, что мой «класс» соберется снова после вмешательства Муссолини в одиннадцать часов. Однако, к моему удивлению, всего через полчаса после своего ухода Аттолико прибежал обратно таким же запыхавшимся, каким прибегал раньше: «Нет, эти ноты были не ультиматумами, а предупреждениями».
Очевидно, западные державы тоже прибегли к лавированию, как делал это Гитлер в прошлом году и опять лишь несколько дней тому назад.
Во второй половине дня Аттолико снова пришел повидаться с Риббентропом, и у меня появились надежды.
Я так и не смог точно выяснить, как реагировал Гитлер на итальянское предложение. И к вечеру мы узнали, что британское правительство настаивает на освобождении польской территории, оккупированной германскими войсками. В 8 часов вечера меня вызвали в Канцелярию, где подавленный Аттолико сообщил Гитлеру, что британское правительство не примет предложения Муссолини, пока не будет освобождена территория Польши. Он добавил также, что французское правительство явно долго колебалось, соглашаться или нет с итальянским предложением, но, наконец, заняло позицию Великобритании.
* * *
Уже после полуночи позвонили из британского посольства и сказали, что Гендерсон получил из Лондона указания передать в 9 часов утра сообщение от правительства и просит Риббентропа принять его в министерстве иностранных дел в это время. Было ясно, что это сообщение не может содержать ничего приятного и что это может быть настоящий 214 ультиматум. Поэтому Риббентроп не проявлял никакого желания принять утром британского посла. Я случайно оказался рядом с ним.
«На самом деле вы вполне могли бы принять британского посла вместо меня, – сказал он мне. – Просто спросите англичан, устроит ли их это, и скажите, что министр иностранных дел не может принять их в 9 часов». Англичане согласились, и я получил указания принять Гендерсона наутро, то есть через пять часов, так как было уже 4 часа утра.
В воскресенье 3 сентября 1939 года после напряженной работы последних нескольких дней я проспал, и пришлось взять такси, чтобы добраться до министерства иностранных дел. Пересекая Вильгельм-плац, я видел, как Гендерсон входил в здание. Я воспользовался боковым входом и ровно в 9 часов стоял в кабинете Риббентропа, готовый принять Гендерсона. О приходе Гендерсона объявили, когда часы били девять. Он вошел с очень серьезным видом, обменялся со мной рукопожатием, но сесть отказался и остался торжественно стоять посередине комнаты.
«Я сожалею, что в соответствии с указаниями моего правительства я должен вручить вам ультиматум для правительства Германии», – сказал он с большим волнением, а затем, все так же стоя, зачитал британский ультиматум: «Более двадцати четырех часов истекло с того момента, когда был потребован немедленный ответ на предупреждение 1 сентября, и с тех пор атаки на Польшу лишь стали более интенсивными. Если правительство Его Величества не получит удовлетворительных заверений о прекращении всех агрессивных действий против Польши и о выводе немецких войск из этой страны к 11 часам по британскому летнему времени, то с этого времени Великобритания и Германия будут находиться в состоянии войны».
Закончив чтение, Гендерсон передал мне ультиматум и попрощался со словами: «Мне искренне жаль, что я должен вручить такой документ именно вам, так как вы всегда старались помочь как можно лучше».
Я также выразил мои сожаления и добавил несколько теплых слов. Я всегда питал величайшее уважение к британскому послу.
Затем я понес ультиматум в Канцелярию, где все ждали меня в большом беспокойстве. Большинство членов кабинета и высокопоставленных членов партии собрались в комнате, примыкавшей к кабинету Гитлера. Создалось нечто вроде давки, и я с трудом проталкивался к двери кабинета Гитлера.
«Какие новости?» – спрашивали отовсюду. Я мог лишь ответить: «„Класс“ распущен».
Когда я вошел в следующую комнату, то увидел, что Гитлер сидит за своим письменным столом, а Риббентроп стоит у окна. Оба выжидающе смотрели на меня. Я остановился на некотором расстоянии от стола Гитлера и стал медленно переводить ультиматум правительства Великобритании. Когда я закончил, воцарилась полная тишина.
Гитлер сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Он не был растерян, как утверждали потом одни, и не впал в ярость, как заявляли другие. Он просто сидел спокойно и неподвижно.
После паузы, которая показалась вечностью, он повернулся к Риббентропу, все так же стоявшему у окна. «Что теперь?» – спросил Гитлер с таким видом, словно давал понять, что назначенный им министр иностранных дел неправильно информировал его о возможной реакции Англии.
Риббентроп спокойно ответил: «Полагаю, через час французы вручат нам подобный ультиматум».
Так как мои обязанности на этом заканчивались, я удалился. Столпившимся вокруг меня в приемной я сказал: «Англичане только что передали нам ультиматум. Через два часа Англия и Германия будут находиться в состоянии войны». В приемной после этого известия установилась глубокая тишина.
Геринг повернулся ко мне и сказал: «Если мы проиграем эту войну, то пусть Бог смилостивится над нами!»
Геббельс стоял в углу удрученный и отрешенный. Все в комнате выглядели очень озабоченными.
Кулондр вручил Риббентропу идентичный ультиматум, срок которого истекал в 5 часов дня.
По иронии судьбы, в тот вечер я уезжал на восток из затемненного Берлина в специальном поезде министерства иностранных дел с той самой платформы того же самого вокзала, с какой покинул свой родной город в 1917 году в качестве солдата.
Когда я ехал ночью 3 сентября 1939 года к секретному месту моего назначения в Восточный главный штаб немецкой армии, мне
