В общем, стоимость моих полётов была под 90 баксов, и круги ограничивались 3 минутами, против расчётных моих 5–6. Заправлялись мы обыкновенным АИ-92, но другого, авиационного не было.
Наконец, никто не стоит над душой и не контролирует, потому, что стоит обыкновенное осеннее дерьмо, с низкой облачностью 100–110 метров и моросящим дождём и полётов нет.
Но что мы зря ехали?
— Полетим?
— Полетим.
Парашют (чёрта-с два я бы прыгнул) лежит под задом, в чашке и пристёгиваться для меня извечная морока, да ещё и включать АЗСы с левой стороны, если я могу едва пошевелиться.
Полёты на Яке отличаются от транспортных полётов по приборам. Здесь правило: капот-горизонт.
В первый день, как для штурмана, был лёгкий шок — не работала курсовая система и разница атмосферного давления в передней и задней кабине составляла около 10 миллиметров или 110 метров!
Наконец, запустили мотор, стало теплее. Смотрю на приборы и вижу, что прыгает давление топлива.
Что скажет Валера, видит ли он это безобразие. Заметил, и мы выключаемся. (Так и хотелось сказать — Ну, Валера, молодец, заметил!)
Карбюратор сняли, и Валера его проткнул проволокой. Но это будет на следующий день. Едем домой, и Валера задумчиво смотрит на меня.
— Но, я ведь помню, что мы уже где-то виделись.
— Мы могли видеться или в Пулково, или в Лисьем Носу на празднике.
Идут тяжёлые вспоминания несколько дней. Наконец, проблема решена. Он вспоминает именно тот случай в ночь с 15 на 16 июля 1975 года!
Дрожал долго, но почему-то не согрелся, и решил покрутиться для согрева в колесе. Но закрепил ноги плохо, и в верхней точке одна нога была готова выпасть, а к счастью, Валера, двукратный чемпион Ленинграда по высшему пилотажу, имел прекрасную привычку курить табак ночью и эта его замечательная привычка, возможно, помогла мне выбраться из перевернутой ситуации.
Смеялись долго.
На следующий день погода была такой же, и на аэродроме кроме нас был только мой однокурсник-начальник. Проверив мотор, мы порулили. После взлёта, я по привычке сразу убрал колёса, как это делалось у нас, но не делалось на маленьких (в случае отказа двигателя посадка перед собой) и на радостях заложил крен влево 60 градусов. При таком крене перегрузка составляет 2. То есть, ваш вес увеличивается в 2 раза. Это уже элемент пилотажа, но шарик был в центре, а перегрузки я не почувствовал. Валера на меня даже рявкнул, и я вообще, подозреваю, что шарик был в центре благодаря ему. Валера это отрицает. На 110 метрах, крутя второй мы оказались в облачности, и я снизился до 90-100 метров. Вообще, в дальнейшем я удерживал высоту ±10–20 метров. Это было несложно, так как нижний край слоистых облаков был ровным 110–120 метров. Мы летели с небольшим левым креном, потому, что наша полоса была слева, и Валера требовал, чтобы я не упускал её из вида.
Круге на 3-м, я уже совсем почувствовал самолёт и обнаглел до того, что решил немного подальше выполнить третий разворот, за что был тут же наказан. Дождь заливал стекло и я потерял полосу.
— Что же там Валера-то видит, если я её потерял? — вопрошал я себя.
Лучше честно сказать.
— Валера, я полосу не вижу.
— Руки отпусти — рявкнул Валера, и я поднял руки вверх, как пленный фриц и тут же, он крутанул бочку.
Полоса пронеслась под головой. Мне было страшно. Высота всего была метров 70.
Тогда в 75-м, в июле, они тоже крутили бочку на Як-18 почти на такой же высоте… Пока я учился в школе, круглый штурвальчик триммера лежал у меня в столе. Эта была моя “первая авиакатастрофа”.
Я уже кручу, второй разворот и дал себе слово, что полосу больше не потеряю. Не терял.
— Ты видишь температуру головок цилиндров?
Я первый раз посмотрел и увидел, что 200 градусов. 220 предел, мотор клинит. Приоткрыл жалюзи, но, наверное, недостаточно. После этого мы сделали ещё круг, но температура не уменьшалась и на втором развороте, Валера потребовал отпустить управление и с соответствующими выражениями, развернув самолёт, посадил его. Полёт закончен…
По 20–30 минут я скрёб налёт, и восторгам моим не было предела, но отпуск заканчивался, и пора было думать о работе.
Уже ноябрь и работы немного. За границу полётов для меня совсем мало. Правда, в декабре мне дали слетать целых 4 раза, но потом было снова затишье. Вот уже март, когда на Ту-134, по шумам, полёты в Западную Европу и вовсе запретили. Для меня это был сильный удар — допуска к полётам за границу мне не поставили. Штурман нашего отряда даже причину мне объяснил: “Просто ты не нужен”.
Конечно, летать всё равно надо было лучше. Всё надо было делать вовремя! И не только мне.
“Лосёнок маленький на всех не хватит!”
Лучше, чем написано у Героя Советского Союза Ракова В.И. не скажешь:
“… был действительно старым опытным лётчиком. Но слово “старый” в авиации имеет специфический смысл. “Старым” называют и тридцатилетнего, если он летает лет десять. Именно в эти годы лётчик быстрее всего растёт, как человек до двадцати лет. Дальше он может крепнуть, набирать силу, но рост уже не заметен. Бывает и так, что опыт, безусловно накапливаемый с годами, становится не столь уж ценным, потому что лётчик теряет былой задор молодости, свой “перец”, как говорят в авиации“.
Ещё в Архангельске, в году 86, полетел со мной штурман-инструктор Гена Н. Провозить меня в Тамбов.
Тот самый Гена, который змею в полёте обнаружил, и тот самый Гена, который меня назвал ерофлотовской сволочью за мою огромную сумку, и тот Гена, который нам выбил 1-ое место по безопасности полётов. Помните?
В Тамбове не полоса, а стиральная доска. Заходили мы ночью. Так вот, после того захода мне Гена и сказал
— Я бы так не смог!
На Тамбовской полосе я был всего один единственный раз в жизни. (Зато в Лондоне был 3 раза) и было мне тогда лет 26.
Когда Боливар двоих не выдерживает
Помните, как ещё работая с Павловым, в метро я познакомился с американкой по имени Каран?
В начале ноября, 4 числа, еду я на вылет в Херсон. Пересаживаюсь на Невском и вдруг меня за рукав какая-то женщина трогает.
— На английском говорите? — спрашивает.
— Говорю-говорю.
Познакомились в поезде, так как по пути было ехать. Она оказалась американкой и я про неё ещё расскажу.
Ann Karen Young была американкой. От своей нереализованности, и от невозможности в США найти хорошо оплачиваемую работу, она подалась в Финляндию, и стала работать в школе для маленьких.
Она получила Магистра по воспитанию детей по системе Марии Монтессори. Суть разработанного Итальянкой Марией Монтессори учения в следующем. Мозг ребёнка наиболее восприимчив в возрасте от 2 до 6 лет. Именно в это время, можно совершенно ненавязчиво вложить в его голову кучу полезной информации. Можно сказать маленькому ребёнку, что мы будем делать, читать или рисовать. Ребёнок скажет, к примеру, рисовать. Начинают рисовать. Приходит время читать, и ребёнку об этом напоминают.
