Казарма и канцелярия стали главной опорой николаевской политической науки. Слепая и лишенная здравого смысла дисциплина в сочетании с бездушным формализмом австрийских налоговых чиновников — таковы пружины знаменитого механизма сильной власти в России. Какая скудость правительственной мысли, какая проза самодержавия, какая жалкая пошлость!»
Гоголь воочию убедился в том, насколько бездушны и жестоки были пружины этого механизма, насколько губителен и развращен был весь бюрократический аппарат, мучительно и бесправно положение простого человека в этой «фасадной империи»: Этим определился и выбор им пути «комического писателя», писателя-сатирика, обличителя вопиющих безобразий жизни.
Еще в феврале 1833 года Гоголь начал писать комедию «Владимир 3-ей степени». Это была комедия о столичных чиновниках-бюрократах, бессовестных хищниках и бесчестных карьеристах, с которыми Гоголь столкнулся, служа в департаментских канцеляриях. Герой комедии Барсуков — важный петербургский чиновник — одержим честолюбивым желанием получить орден Владимира 3-й; степени. Он пытается этого добиться при протекции своего приятеля, такого же прожженного взяточника и подлеца, как и сам Барсуков. Приятель его, Александр Иванович, близко знаком с министром, и поэтому Барсуков заискивает перед ним. Однако Александр Иванович вовсе не склонен ему помогать и, завидуя его карьере, замышляет против него интригу. Для этого он пользуется приездом брата Барсукова, степного помещика, который является с жалобой на подделку завещания, давая тем самым в руки Александра Ивановича оружие против Барсукова. В конце пьесы в результате всех этих интриг и неудовлетворенного честолюбия Барсуков сходит с ума и воображает себя Владимиром 3-ей степени.
Гоголь с увлечением работал над комедией, пока не убедился в том, что цензура не пропустит такого резкого разоблачения нравов столичной бюрократии. В феврале 1833 года он писал М. Погодину о том, что «помешался на комедии»: «Уже и сюжет было на днях начал составляться, уже и заглавие написалось на белой толстой тетради: «Владимир 3-ей степени», и сколько злости! смеху! соли!.. Но вдруг остановился, увидевши, что перо так и толкается об такие места, которые цензура ни за что не пропустит. А что из того, когда пьеса не будет играться. Драма живет только на сцене. Без нее она как душа без тела. Какой же мастер понесет на показ народу неконченное произведение? Мне больше ничего не остается, как выдумать сюжет самый невинный, которым даже квартальный не мог бы обидеться. Но что за комедия без правды и злости!»
Работу над комедией пришлось прекратить. А написанное Гоголь впоследствии переработал в отдельные драматические сцены: «Утро делового человека», напечатанное в пушкинском «Современнике», «Тяжба», «Лакейская» и «Отрывок», увидевшие свет лишь в 1842 году. Однако мысль о создании сатирической комедии, в которой было бы много правды и злости, теперь уже не покидает писателя.
Оставив работу над «Владимиром 3-ей степени», Гоголь принялся за новую пьесу — «Женихи», впоследствии переименованную в «Женитьбу». Первоначально действие этой комедии происходило не в купеческой среде, а в провинции; и невеста являлась небогатой помещицей, женихи интересовались количеством душ, даваемых за нею в приданое. Уже в марте 1835 года комедия в своем черновом варианте была готова, хотя Гоголь и дальше продолжал над ней работу.
Уезжая в мае в Васильевку, Гоголь по дороге остановился у Погодина. Обрадованный Погодин постарался использовать это короткое пребывание Гоголя в Москве и познакомить с ним московский литературный круг. Коротко остриженный, с крупными чертами лица, с манерами семинариста, Погодин любил разыгрывать мецената и хлебосола, хотя втайне жалел потраченных денег.
7 мая на квартире у Погодина состоялось чтение «Женитьбы», на котором присутствовала литературная и театральная Москва, в том числе Константин Аксаков, Щепкин. Большой кабинет хозяина был буквально битком набит. Гоголь сидел у стола, серьезный, сдержанный. Когда он начал чтение, то слушателям казалось, что они видят все происходящее на сцене. Так мастерски он читал или, лучше сказать, разыгрывал свою пьесу.
Дойдя до объяснения Подколесина с Агафьей Тихоновной, до его робкого вопроса: «Вы, сударыня, какой цветок больше любите?» — Гоголь перед ответом невесты: «Который покрепче пахнет-с; гвоздику-с», — выдержал паузу и сопроводил ее таким выражением лица, что все покатились со смеху. А сам Гоголь спокойно промолчал, делая вид, что ничего особенного не происходит.
Окончив чтение словами свахи: «…А уж коли жених да шмыгнул в окно — уж тут, просто мое почтение!» — Гоголь присвистнул. Щепкин пришел в полный восторг: «Подобного комика не видал и не увижу! — воскликнул он. — Вот высокий образец художника, вот у кого учитесь!»
Это был подлинный триумф! Гоголь остался доволен и ободрен. Он стал разговорчив, шутил, рассказывал смешные истории, комически перевирал газетные объявления.
Когда все стали расходиться, он задержался в углу кабинета со Щепкиным. Он любил потолковать с земляком, черпая иногда из его рассказов целые эпизоды для своих повестей. На этот раз Михаил Семенович благодарил Гоголя за присылку «Миргорода», в котором ему особенно понравилась повесть про старосветских помещиков.
Он напомнил, как в одну из прежних встреч рассказал Гоголю про свою бабку, увидевшую в пропаже одичалой кошки предвестие своей близкой кончины,
— А кошка-то моя! — засмеялся Щепкин.
— Зато коты мои! — возразил, улыбаясь, Гоголь.
Несмотря на успех чтения и усиленные просьбы Щепкина, Гоголь, Однако, не решился отдать пьесу, обещая вскоре ее доработать и прислать. В этот приезд он не задержался в Москве, сразу же уехав в Васильевку.
В Петербург Гоголь возвращался через Киев.
В Киеве Гоголь пробыл дней пять, поселившись у Максимовича, который жил около Печерской лавры. Похожий на деревенского дьячка, в очках в железной оправе, Максимович радостно принял гостя. Он тут же выложил перед ним свои сокровища. Собранные им песни Гоголь прочел запоем, восхищаясь их звуками, красками, драматизмом их содержания.
Но больше всего увлек Гоголя самый город. Целыми днями бродил он по Киеву, взбирался на Владимирскую горку, осмотрел знаменитые пещеры, любовался на широкий Днепр. Вместе с Максимовичем побывал у Андрея Первозванного. Особенно полюбился ему вид оттуда на Кожемяцкое ущелье и Кудрявец. Около них стояла дивчина в белой свите и намитке и пристально смотрела на Днепр.
— Чого ты глядишь так, голубко? — спросил Гоголь.
